весной гуляла по ботаническому саду и глядела на буйное цветение тюльпанов, а на обратном пути Такитиро предложил ей выйти за Хидэо, а Сигэ рассердилась, сказав, что сначала надо спросить у самой Тиэко: по сердцу ли он ей?

– Во-вторых, в мастерской Хидэо ткут пояса для кимоно. И у них дела с вашей лавкой, а появлюсь я – и это будет для вас не слишком удобно. А я никогда на такое не соглашусь. Лучше умереть! Сейчас впору не замуж за Хидэо мне идти, а скрыться от людских глаз куда-нибудь подальше в горы…

– Да как вы можете так думать?! – Тиэко схватила ее за плечи и встряхнула. – Я ведь и сегодня сказала отцу, что еду к вам. И матушка знает. Зачем вам от нас скрываться?!

– …

– Как вы думаете: что мне ответил на это отец? – Тиэко снова, еще сильнее встряхнула ее за плечи. – Он сказал, если с ней случилась какая-то беда, приведи ее к нам… Я ведь записана как наследница семейства Сада. Так вот он сказал, что будет относиться к вам так же, как ко мне, что в доме станет веселее, если у них появится еще одна дочь.

Наэко сняла с головы полотенце.

– Спасибо, я очень тронута предложением вашего отца. – Она закрыла руками лицо и некоторое время не могла произнести ни слова. – У меня нет на свете ни одной родной души, и никто по-настоящему не поможет мне в трудную минуту. До того тоскливо бывает порой, но я работаю, работаю изо всех сил, чтобы забыться.

– И все-таки что вы решили ответить Хидэо? – спросила Тиэко, стараясь отвлечь девушку от мрачных мыслей.

– Я не могу так сразу ему ответить, – прошептала Наэко, и на глазах ее выступили слезы.

– Дайте-ка мне. – Тиэко взяла у нее полотенце и стала вытирать слезы в уголках глаз и на щеках. – С такой заплаканной физиономией нельзя появляться в деревне.

– Не беспокойтесь! Я смелая и сильная – работаю за двоих, но… плакса.

Наэко спрятала лицо на груди у Тиэко и зарыдала в голос.

– Ну что с вами делать! – Тиэко легонько похлопала ее по спине. – Наэко, прекратите сейчас же плакать, иначе я уйду.

– Нет-нет, не уходите! – испуганно воскликнула девушка. Потом взяла у Тиэко свое полотенце и стала с силой тереть им лицо.

Зимой никто не обратит внимания на порозовевшие щеки – решат, что от холода. Только вот глаза были красные, и Наэко глубже надвинула на лоб полотенце.

Некоторое время девушки шли молча.

На криптомериях до самого верха были обрублены ветви. Лишь на макушках оставались листья, и Тиэко казалось, будто в зимнюю пору там распустились неброские зеленые цветы.

Убедившись, что Наэко немного успокоилась, Тиэко сказала:

– Хидэо – прекрасный ткач, к тому же сам рисует хорошие эскизы для поясов, и, вообще, мне кажется, он серьезный человек, на которого можно положиться.

– Да, – ответила Наэко. – Вы знаете, когда господин Хидэо пригласил меня на Праздник эпох, он больше глядел не на шествие в нарядных одеждах, а на зеленые сосны дворцового сада.

– Ничего удивительного, наверное, он много раз видел такое шествие…

– Нет, дело здесь, мне кажется, в другом, – настаивала Наэко.

– …

– После того как шествие кончилось, он пригласил меня домой.

– Домой? К себе? – удивилась Тиэко.

– Да. У него есть два младших брата. Он повел меня на пустырь позади дома и сказал: когда мы поженимся, он построит здесь маленький домик, ну лачугу какую-нибудь, и будет ткать лишь то, что ему по душе.

– Так это же прекрасно!

– Прекрасно?! Хидэо хочет жениться на мне, потому что видит во мне вас, ваш образ – во мне! Мне это ясно.

Тиэко молча шла рядом, не зная, что ответить.

В боковой долине, еще более узкой, чем та, по которой они шли, отдыхали женщины, шлифовавшие бревна. От костра, у которого они грелись, поднималась струйка дыма.

Они подошли к дому, принадлежавшему Наэко. Это был скорее не дом, а жалкая лачуга. За домом никто не следил: соломенная крыша покосилась, кое-где сквозь нее проступали ребра стропил. Но, как принято в деревне, перед домом был небольшой сад, в котором привольно росла высокая нандина, усыпанная красными плодами. Семь или восемь стволов ее причудливо переплетались между собой.

Наэко без особого волнения глядела на дом. Сказать ли о нем Тиэко или промолчать, раздумывала она. Собственно, Тиэко появилась на свет в родной деревне матери, навряд ли ее сюда привозили, и ничто ее с этим домом не связывает. Да и сама она в точности не помнит, жила ли когда-либо в этом доме.

Тиэко прошла мимо, не обратив на дом внимания. Она глядела лишь на поросшие криптомериями горы. И Наэко решила ничего ей не говорить.

Венчики листьев, оставленные на макушках криптомерий, казались Тиэко зимними цветами. Они и в самом деле были цветами зимы.

Почти у каждого дома сохли поставленные в ряд ошкуренные и отшлифованные бревна. Белые, одинаковой толщины бревна были прекрасны сами по себе – красивей, наверное, любой стены, которая будет из них построена.

Хороши были и криптомерии на горе с их стройными, вытянувшимися в струнку стволами, под которыми виднелась пожухлая трава. Между стволами проглядывало голубое небо.

– Зимой они еще красивее, правда? – сказала Тиэко.

– Может быть. Я так к ним привыкла, что мне трудно судить. Зимою листья криптомерии похожи цветом на сусуки[104].

– Они похожи на цветы.

– На цветы? – Неожиданное сравнение заставило Наэко вновь поглядеть на криптомерии.

Они прошли еще немного и остановились у большого старинного дома. По-видимому, он принадлежал владельцу крупного лесного участка. Невысокая ограда – сверху белая – снизу была обшита досками, покрашенными индийской охрой. Над оградой – двусторонний козырек из черепицы.

– Добротный дом, – сказала Тиэко.

– Барышня, в этом доме я живу. Не желаете ли заглянуть?

– …

– Не стесняйтесь, я живу здесь у хозяев скоро уж десять лет.

Наэко несколько раз повторила, что Хидэо хочет жениться на ней, поскольку хранит в душе образ Тиэко. Но при чем тут «образ», думала Тиэко, особенно когда речь идет о супружеской жизни?

– Наэко, вы вот все время говорите «образ», «образ», а что, собственно, вы имеете в виду? – строго спросила Тиэко. – Разве образ имеет форму, разве до него можно дотронуться руками? – продолжала она и вдруг почувствовала, что краснеет: она представила, как Наэко, похожая, очевидно, как две капли воды на нее не только лицом, но и всем остальным, будет принадлежать мужчине.

– Верно, образ не имеет формы, но он может храниться в сердце мужчины, в его душе и кто знает где еще.