— и протягивал руки, перевитые золотыми узорами. Узоры горели на его груди, спускаясь рядами, как ожерелья, и синие камни сверкали. Узоры обвивали щиколотки и украшали лоб.

— Я ждал тебя, — сказал он. — Я так ждал…

День померк, и пришёл другой день. Все лепестки осыпались. Недавний дождь смешал их с грязью. Нуру шла той же тропой, но её никто не встречал.

Она нашла Сафира на вершине холма, узнала — и не узнала. Такого гнева на его лице она не видела никогда, а потому отступила — на шаг, ещё на шаг.

— Куда же ты? — спросил он, и голос она не узнала тоже. — Я ждал тебя, чтобы поговорить. Теперь я знаю, что ты такое…

Он поднялся, высокий и сильный, и воздел руки.

— Ты никогда не любила меня. Ты любила то, что я мог дать. Ты хотела себе такие же узоры — хочешь, отдам свои? Что же ты, подойди…

Вцепившись пальцами в запястье, он потянул — на лбу от усердия вздулись жилы. Нуру, остолбенев, смотрела, как он выдирает из тела золото — длинную, прочную нить. Не сдержавшись, он закричал. Кровь текла по его рукам.

— Подойди, — прохрипел он и сам шагнул навстречу. Потянув к себе её руку — белую, слишком белую, — обвил золотой петлёй. — Нравится?

Золото жгло. Руки горели, будто попали в огонь, будто плоть разрезали ножом. Нуру, крича, пыталась освободиться — тщетно. Золотая нить погружалась всё глубже.

Кровь не текла, даже кожа не покраснела, но боль была нестерпима. Бил озноб. Разум туманился. Нуру упала на колени, воздев руки в мольбе.

— Думаешь, это всё? — сказал Сафир и, взяв за волосы, оттянул её голову назад. — Я приставлен беречь младших детей, а ты отнимала их жизни. Как мог я обмануться и поверить тебе? Ни тебя, ни себя я никогда не прощу.

Нуру ощутила его пальцы на своём лице. Она не могла отвернуться, лишь застонала — и новая боль пришла, лишая дыхания. Рот наполнился кровью.

— Ты прятала от меня свои клыки, — прозвучал голос Сафира где-то рядом. — Я заберу их, остался ещё один. Не противься…

Она поняла, что лежит на земле, а он стоит над ней. Всё болело. Приподнявшись на локте, она попыталась отползти.

— Я не хотел этого, — с мукой сказал Сафир. — Стоило бы тебя растоптать, но я не могу. Ты останешься такой, беспомощной, безвредной, и проживёшь свою короткую жизнь. Я ухожу. Я усну, и когда проснусь, тебя уже не будет. Знай ещё одно: взяв твою плоть и кровь, я проклинаю твой народ. Не вечность получите вы, но короткий век, и утратите силу. Станете лишь дурным воспоминанием, а скоро рассеется и оно.

Бросив тяжёлый взгляд, он продолжил:

— Это всё, что я могу. И клянусь, если кто-то разбудит меня раньше, чем встану сам, я убью его. Не знаю, хочу или не хочу, чтобы это оказалась ты. Твои клыки я уношу с собой.

Он ушёл, оставив её на холме, в грязи. Тихий холодный дождь пошёл, но не унял жар и боль.

— Будь ты проклят, — прошептала Нуру окровавленными губами. — Ты ответишь за это. Ты познаешь боль. Спи…

Глава 20. Тени

Ранний вечер, сырой и ветреный, пришёл на берега. Тёмная Бариди шумела, напитываясь дождём. Огонь, маленький, едва заметный, дрожал за серой завесой.

Когда-то река разливалась шире. Её сильное тело оставило след в мягком светло-жёлтом камне, и теперь двое нашли здесь приют. Они развели костёр из сушняка, собранного вокруг. Фарух сидел, согнувшись, и над чем-то трудился, а Поно, взяв горящую палку, осматривался.

— Вот так место! — сказал он с восхищением, глядя, как свет пляшет на полосатых неровных стенах. — Чувствуешь, как тянет? Будь у меня бечёвка, я бы проверил, что там!

Набрав воздуха в грудь, он крикнул:

— Эгей! Эй-эй!

Крик прозвучал гулко. Пакари, обнюхивающий кромку дождя, подпрыгнул.

— Хватит, — вздрогнув, сказал Фарух. — Там ничего нет.

— А я думаю, ходы…

— Там наверняка живут летучие мыши. Ты потревожишь их, и они вцепятся нам в волосы!

— Ха! Откуда тебе знать, если ты не бывал в таких местах?

— Я читал. Хватит там бродить, лучше помоги мне! Почему колышек падает?

Поно подошёл и сел рядом, затушив свою ветку.

— Покажи, — сказал он.

Фарух держал в руках лук из гнутой ветки и шнурка, небольшой, чуть длиннее ладони. Обвив шнурком колышек, установил острый конец на деревянный брусок с выдолбленной выемкой.

— Так ты обкрутил у самого низа, — наставительно сказал Поно и указал пальцем: — Надо посередине.

Фарух поправил шнурок и придавил колышек сверху другим обрезком дерева. Едва он начал водить луком взад-вперёд, колышек упал.

— Дави сильнее! Конечно, так упадёт. И води быстрее, не то никогда не получишь огня! Вот, называешься отцом земель, а сам не умеешь даже такого простого. Ты и веток для костра не сумел бы набрать, и колышек бы не выстругал. Ты не догадался бы, где взять шнурок…

— Не догадался бы, потому что не делал такого прежде. Теперь буду знать, невелика наука! Я выучусь за один вечер, а выучишься ли ты грамоте за один вечер? Давай, покажу тебе знаки и буду смеяться, что ты их путаешь.

— Нужны мне твои знаки! — проворчал Поно. — Что, защитят они от холода и голода? Без них проживу!

Он поднялся и отошёл. В стороне лежали мешки, из которых всё вытрясли: белый порошок, и глиняную пластину для смешивания краски, и пояс с ножами — одним резали дерево. Поно хотел сложить вещи на место, но его отвлекла сумка с костями. Взяв её, он подошёл ближе к свету.

— Ты будешь музыкант, а я гадальщик, вот что! — сказал он и взялся перебирать фигурки. — Смотри, как хорошо сделаны. Вот корзина…

— Разве ты умеешь гадать?

— Научусь, и быстрее, чем ты высечешь огонь! Давай, тяни кость.

Фарух насмешливо изогнул губы, но всё же сунул руку и, погремев костями, достал одну.

— Пёс! — воскликнул Поно. — Теперь я выну другую…

Пакари, услышав знакомый звук, подбежал к сумке и, сев на задние лапы, влез передними в кости.

— Что это ты делаешь? — спросил Поно. — А, ты тоже умеешь гадать! Покажи, что ты вынул.

Мшума опустил на землю маленький лук и, хрюкнув, ткнулся в ладони в поисках награды. Не найдя еды, тонко завизжал и заспешил к Фаруху.

— Ладно, я тяну третью кость, — сказал Поно. — Изогнутое перо! Это перо рауру. Хм…

— И что же меня ждёт? — насмешливо спросил Фарух. — Не знаешь? Вот так гадальщик! Если бы ко мне пришёл