Олли Бонс

Клыки Доброй Матери

Глава 1. Ущелье

Когда мы впервые встретились, она была едва ли выше моих коленей.

Я не слышал, как она пришла. Не потому, что не мог, а потому, что ветер пел в ущелье, и свет сменялся тьмой, а холодная пора теплом быстрее, чем я успевал сделать вдох. Или я тогда не дышал?

Время кружилось и летело, заносило песком и проливалось дождями. Вход моей пещеры завалило, и осыпались своды, и склоны поросли травой. Я знал, что всё равно могу встать и уйти, нужно только подняться…

Но я не хотел.

Однажды земля дрогнула. Стон раздался в глубине, и могучие камни затрещали, ломаясь. А после — впервые за долгие годы ветер коснулся моего лица, и для меня настало утро. Теперь я мог бы увидеть небо, если бы только наклонился вперёд.

Но я не хотел.

Сюда заглядывали птицы, и, помнится, дождь мочил мои стопы, и ветер рассказывал о жизни по обе стороны ущелья, о пустыне и о море. Меня ничего не держало, ничего не мешало уйти.

Но я не хотел.

Наверное, кровь была на её руках, покрытых серой пылью и царапинами, расчерченных тонкими белыми нитями старых шрамов. А может, она ободрала бок, протискиваясь мимо моих коленей. Но я помню, как она застыла, глядя снизу вверх, протянула пальцы и прошептала с восторгом:

— Каменный человек!

Её руки были тогда слишком коротки, чтобы достать до моих щёк, хоть я и сидел.

— Выступ — как нос, а вот и рот! — указала она, приглядываясь. Вся запылённая, от тёмных волос, похожих на птичье гнездо, до босых израненных ног. Только глаза чистые, как вода бассейнов Паи-Ардхи, моего города, как его синие камни. Слишком ценные глаза для такого лица, грязного и тёмного от солнца.

— Каменный человек, а я Нуру! Здесь короткий путь, правда? Говорят, сюда нельзя, плохое место, но обычной дорогой не успеть. Прошёл дождь! Я иду к пустыне, туда, где живут длиннорогие вай-вай, красные антилопы. Ты слышал о них? Такие быстрые, как ветер, и не показываются людям, а рога изогнуты вот так…

Взмахнув руками, она показала, как.

— После дождя у них на рогах распускаются цветы! Ты можешь представить? Я могу. Никто не видел, никто, никогда… нет, наверное, кто-то видел, иначе откуда все знают. Если найдёшь стадо вай-вай после дождя, будешь счастлив всю жизнь! А добудешь такой цветок, исполнится любое желание. Каменный человек, я пойду. Как вернусь, расскажу, что видела!

Протиснувшись мимо моих ног, она заспешила дальше, прихрамывая на камнях. Я тотчас забыл о ней. Я не удивился бы, осознав себя в другой раз тогда, когда мир опять изменится, когда и кости выросшей и состарившейся Нуру истлеют в земле, и никто, кроме меня, не будет помнить о ней. Но она вернулась.

— Видела! — воскликнула она, карабкаясь мне на колени. Лицо её осунулось ещё больше, а глаза горели. — Каменный человек, я видела цветы, я буду счастлива всю жизнь! Слушай…

Она коснулась меня ладонями, нахмурила брови.

— Бедный, наверное, ты давно ничего не видишь. Я почищу тебе глаза, можно? Тебе не больно? Вдруг больно, хоть ты и каменный. Но тогда тебе и от земли больно. Потерпи немножко, я её уберу. Вот так…

Она скребла пальцами и сосредоточенно дула. Мне было всё равно. Я мог видеть и без того.

— Почти как настоящий, — сказала она и прижалась к моей груди, но тут же запрокинула голову. — Ты знаешь, какая пустыня? Вся белая, а трава жёлтая, бледная, как расколоченное яйцо, и вот такие холмы!

Она изобразила рукой волнистую линию.

— Внизу синие и серые полосы, а макушки красные, как закат над морем. Я смотрела сверху. Прибежала, и нет никаких антилоп. Я думала, что заплачу, каменный человек. Знаешь, я почти никогда не плачу, но стало так обидно. Всё же я не ушла, а стала смотреть.

Она поёрзала на моих коленях, поджимая ноги, и, глядя в глаза, продолжила горячим шёпотом, как будто здесь нас могли подслушать:

— И представляешь? Вдруг песок шевельнулся. Это был не песок, а цветы, просто антилопы так тихонько лежали, что я и не разглядела их! Вай-вай красные, как полосы на холмах, рога тёмные, а цветы белые, и ещё листья, представляешь? Только они почти сразу убежали. Я спустилась, вдруг нашла бы цветок, но цветов не осталось. Я всё равно буду счастливой, раз такое увидела! Всю жизнь буду счастливой! А теперь мне пора, каменный человек.

Наверное, мои глаза, протёртые ею, и впрямь видели лучше. Я видел, как она морщится, неловко спускаясь и становясь на израненные ноги. Видел, что свет льётся сверху, а значит, прошла ночь.

Она помахала мне и ушла, эта Нуру, которая почти никогда не плачет. Убежала в свою жизнь, наивно веря, что всё тут же изменится из-за каких-то цветов, что там, по ту сторону ущелья, её уже ждёт счастье.

Тогда я и стал отмерять время вдохами.

Может, это не продлилось бы долго. Может, время, притихшее, как ветер, взметнулось бы опять, вихрясь у моих ног, наметая и снося поселения, меняя русла рек и осушая их, сдвигая горы. Я слишком устал, чтобы за чем-то следить. Чтобы ждать. Но как только ночи и дни начали сливаться в одно, она вернулась.

Я опять не заметил, как. Не знаю, долго ли она плакала, уткнувшись в мои колени. Но когда подняла лицо, глаза были уже сухими и злыми.

— Я видела цветы, — сказала она, — и ничего не поменялось. Только зря ходила. Меня били за то, что надолго ушла. Хорошо тебе, каменный человек: сидишь себе, не трудишься, и нет у тебя забот, где достать еду!

Нуру встала у стены рядом со мной и притихла. Я успел забыть, что она здесь.

— Нет, совсем нехорошо, — раздался тихий голос. — Ты видишь только этот тёмный камень, а слышишь только ветер. Бедный, ты не можешь уйти!

Я мог, только не хотел. Как не хотел и объяснять ей, почему это так. Мне было всё равно, где сидеть, всё равно, что я вижу. Моя грудь была слишком тяжела, чтобы дышать, и ноги слишком тяжелы, чтобы сделать шаг. Однажды я пришёл сюда, чтобы отдохнуть, и усталость никуда не делась.

Весь день она разбирала завал у моих ног, надеясь, что тогда я встану, и огорчилась, что это не