Для арабов ответ был очевиден: Палестина должна стать еще одной арабской страной. Для еврейских иммигрантов из Европы ответ был столь же очевиден: о чем бы там ни договаривались великие державы, а этот клочок земли должен стать наконец домом для еврейского народа – единственным местом, где евреям не будет грозить опасность, которое они смогут назвать своим. Кроме того, эту территорию уже пообещал им британец Бальфур!

Британия решила по поводу Палестины никаких решений не принимать, а просто смотреть, как там пойдут дела, и действовать по обстоятельствам.

Как же, спрашивается, могли лидеры светских модернистов при помощи национализма скрепить эти сомнительные нации, особенно учитывая, что некоторые из них говорили об арабской нации поверх любых существующих границ, а другие, как исламисты и ваххабиты, в то же время проповедовали так: к черту нации, к черту политику этнической идентичности, все мы мусульмане, идем восстанавливать халифат?

В конечном итоге, успех светского модернизма в таких условиях зависел от двух вещей. Во-первых, поскольку светские модернисты по-прежнему размахивали знаменем «развития», им требовалось что-то развивать и кого-то наделять обещанным благосостоянием. Во-вторых, поскольку они утверждали свою легитимность через национализм – необходимо было добиться для своих наций реальной независимости.

Однако за два десятилетия, прошедшие после Первой мировой войны, светские модернисты не сумели сделать ни того, ни другого. Не удалось им это, поскольку, несмотря на завораживающую риторику «Четырнадцати пунктов» Вильсона, западные державы ни на миг не ослабляли хватку на горле мусульманского мира.

И не было никакой надежды, что ослабят – ведь между странами Запада в эти годы шла острая конкурентная борьба. Подогреваемые идеологиями – коммунизмом, фашизмом, нацизмом, демократией – они мчались к апокалиптическому столкновению. Ставки были больше, чем жизнь. Победа зависела от индустриальной мощи, главным ингредиентом индустриализации теперь стала нефть, а бо́льшая часть мировой нефти, как оказалось, скрывается под землей на территориях, населенных мусульманами.

Первые крупные нефтяные бассейны были открыты в конце XIX века в Пенсильвании и Канаде, однако в то время эти открытия мало кого заинтересовали: из нефти в те годы производили только керосин, использовали его только для керосиновых ламп, и даже для целей освещения большинство потребителей предпочитали китовый жир.

В 1901 году британский геологоразведчик по имени Уильям Нокс д’Арси обнаружил в Иране первое из крупных ближневосточных нефтяных месторождений. Он немедленно выкупил у тогдашнего Каджарского шаха эксклюзивные права на всю иранскую нефть в обмен на кругленькую сумму наличными, перекочевавшую прямиком в шахские карманы, и на обещание 16 процентов роялти в иранскую казну – роялти не со стоимости общего количества добытой нефти, а с «чистой прибыли» от нефти реализованной; иными словами, сделка, заключенная д’Арси, не гарантировала Ирану никаких стабильных доходов от добычи нефти.

Вы, возможно, спросите: кем же надо быть, чтобы продать весь запас некоего полезного ископаемого у себя в стране, известный и неизвестный, в настоящем и в будущем, за звонкую монету какому-то проходимцу? И почему граждане страны, услышав об этой сделке, немедленно не свергли шаха? Ответ первый: привычка. Шахи из Каджарской династии на протяжении уже ста лет именно так и поступали. Ответ второй: только что закончилась ожесточенная борьба вокруг табачной монополии, которую шах таким же манером уступил британцам, и политические активисты вышли из этой борьбы обессиленными. В-третьих, нефть казалась не слишком важным ресурсом: то ли дело табак (или даже китовый жир!). В-четвертых, активисты вели в эти годы борьбу, которая казалась им важнее и табака, и нефти: борьбу за конституцию и парламент. Вот так сделка с нефтью прошла незамеченной.

Однако в то самое время, когда Иран столь нерасчетливо избавился от своей нефти, значимость ее вдруг взлетела до небес благодаря новому изобретению – двигателю внутреннего сгорания. Двигатели внешнего сгорания, то есть паровые двигатели, работали на всем, что горит – на практике обычно на дереве и угле; двигатели внутреннего сгорания – только на очищенной нефти.

В 1880-х годах один немецкий изобретатель снабдил таким двигателем большой трехколесный велосипед. Из этого трехколесника родился автомобиль. К 1904 году в Европе и США автомобили сделались настолько популярны, что под них перестраивали дороги. Вскоре после этого паровозы сменились тепловозами. В 1903 году был изобретен самолет. Затем на нефтяное топливо начали переходить океанские суда.

В Первую мировую войну мир увидел первые танки, первые военные теплоходы, первые самолеты-бомбардировщики. К концу войны все понимали: военная техника, работающая на бензине, будет развиваться, становиться всё изощреннее и смертоноснее – и тот, кто завладеет мировыми запасами нефти, в конечном счете будет править миром.

В Иране это поняли слишком поздно. Уильям д’Арси уже продал свою иранскую нефтяную концессию компании, управляемой британским правительством (она существует и по сей день, нынешнее ее название – «Бритиш Петролеум»). К 1923 году, если верить Уинстону Черчиллю, Великобритания заработала на иранской нефти 40 миллионов фунтов, а Иран получил из них лишь около 2 миллионов[84].

Тем временем эта британская компания, соединив силы с «Ройял Датч Шелл» и некоторыми американскими корпорациями, создала суперкомпанию («Туркиш Петролеум Компани») с целью поиска нефти в османских провинциях на берегу Персидского залива. К тому времени, когда суперкомпания была готова приступить к бурению, эти территории уже отошли под британский «мандат». Именно здесь британцы создали Ирак и посадили на трон своего приспешника-Хашимита. Нефтяной консорциум немедленно обратился к королю Фейсалу с просьбой о монополии на разработку нефтяных скважин на его территории, и тот охотно пошел навстречу. Начиная переговоры, иракцы надеялись получить двадцать процентов акций компании, но в конце концов согласились на ноль процентов, в обмен на фиксированный сбор с каждой добытой тонны нефти. Сумма этого сбора не была привязана ни к реальной цене нефти, ни к доходам компании – по крайней мере, в первые двадцать лет действия договора. Акции компании были разделены между несколькими европейскими державами и США, и во время переговоров споры шли только о том, кому сколько процентов акций достанется. В 1927 году, после того, как были улажены все эти вопросы, компания обнаружила первое из богатейших нефтяных месторождений Ирака[85].

А девять лет спустя и Абдельазиз ибн Сауд отмечал открытие нефти на своей территории. Выяснилось, что Саудовская Аравия обладает богатейшими в мире запасами этого важнейшего полезного ископаемого. Едва саудиты начали добывать свою нефть, как разразилась Вторая мировая война, и стратегическая ценность нефти взлетела еще выше. Во время войны с ибн Саудом встретился президент США Франклин Делано Рузвельт, и двое правителей достигли договоренности, которая свято соблюдается и по сей день, хотя ни разу не была зафиксирована в каком-либо официальном договоре. Вот суть этой сделки: США получает неограниченный доступ к саудовской нефти, а в обмен предоставляет королевской семье саудитов любое военное снаряжение и технологии, необходимые для защиты от агрессоров. Косвенно этот договор означал, что США поддерживают военной силой ваххабитский клерикальный истеблишмент и стоят на стороне ваххабитских реформ. А к тому времени, когда началась Вторая мировая война, ваххабиты и исламисты по всему Дар-аль-Исламу копили силы для полномасштабной атаки на светских модернистов.