Так они и сделали – но не сами. Они приняли помощь от Великобритании. Это может показаться странным: ведь Аманулла был определенно ближе, чем деобандиты, к британским ценностям. Его идеалы были европейскими идеалами. Но, возможно, именно поэтому британцы видели в нем угрозу. Они знали, на что способен революционер-антиимпериалист; они видели Ленина. А кто такие деобандиты, они не знали. Бородатые проповедники в тюрбанах, должно быть, выглядели для них какими-то живописными дикарями, которых легко использовать в своих целях. Так что британцы снабдили деобандитов деньгами и оружием, те начали военную кампанию против Амануллы и скоро, с помощью местных радикальных священнослужителей, погрузили Афганистан в хаос. В 1929 году им удалось свергнуть Амануллу и отправить его в изгнание.

Посреди всеобщего развала и замешательства афганской столицей овладел настоящий дикарь, бандит, известный под прозвищем «Сын Водоноса»[82]. Он правил страной девять неспокойных месяцев – и за это время не только ввел «чистое» исламское правление, но и отменил все реформы Амануллы, разрушил город и опустошил казну. Все, кто знает, что в конце века устроил в Афганистане Талибан, легко узнают в Сыне Водоноса прямого предшественника талибов. К тому времени, когда с ним было покончено, афганцы, измученные хаосом, страстно мечтали о сильной руке. И британцы пошли им навстречу: помогли занять афганский престол более сговорчивому члену старой династии, угрюмому деспоту по имени Надир-шах.

Новый шах тоже был светским модернистом, но осторожным. Он повел страну назад, на путь Ататюрка, но медленно-медленно, очень стараясь не раздражать британцев и умиротворить местных деобандитов: к радости последних, он социально и культурно угнетал своих подданных.

О ваххабизме сказано достаточно. А что с тем реформистским течением, которое представлял Джамалуддин аль-Афгани? Быть может, оно умерло? Вовсе нет. В интеллектуальном плане труд Джамалуддина продолжил его ближайший ученик Мухаммед Абдо, преподававший в знаменитом тысячелетнем египетском университете Аль-Азхар. Абдо сшил пестрые лоскуты идей своего учителя в единое и связное учение об исламизме. А его ученик и друг Рашид Рида продолжил исследовать вопрос о том, как выстроить на исламских принципах современное государство.

Нельзя не упомянуть и Хасана аль-Банну, быть может, важнейшего из идейных наследников Джамалуддина. Этот египетский школьный учитель был скорее активистом, чем философом. В 1928 году он организовал клуб под названием «Братья-мусульмане», изначально своего рода исламскую версию бойскаутов. Для исламизма это было ключевое событие, однако в те годы его практически никто не заметил.

Банна жил и работал в зоне Суэцкого канала: болезненные трения Востока и Запада он мог здесь наблюдать каждый день. Через канал – самый шикарный и современный архитектурно-инженерный комплекс в Египте – шла практически вся торговля между Европой и восточными колониями, и каждый корабль с грузом, проходя через канал, платил немалую пошлину. Управляла каналом европейская фирма, принадлежащая в равных долях Великобритании и Франции: ей и отходили 93 процента обильного дохода. В зоне Канала кишмя кишели западные специалисты, так что эта узкая прибрежная полоска земли превратилась в место острого столкновения двух миров. Вот инфраструктура магазинов, ресторанов, кафе, дансингов, баров и прочих мест, куда ходят европейцы; вот совершенно другая инфраструк тура рынков, кофеен и так далее, где бывают египтяне скромного достатка; и эти два мира переплетены, но явно различны.

Хасан Банна видел, как его собратья-египтяне старательно учат европейские языки, осваивают европейские манеры, рабски подражают европейцам, надеясь, что этот внешний лоск поможет им пробиться в западный мир – пусть и в качестве самых низкооплачиваемых рабочих. Вид этой зависти и унижения египтян перед иноземцами оскорблял его гордость. Он основал «Братьев-мусульман», чтобы помочь мальчикам-мусульманам чаще общаться друг с другом, больше узнать о собственной культуре и научиться самоуважению. После школы мальчики отправлялись в центр «Братьев-мусульман», играли там в спортивные игры, а Банна и его инструкторы давали им уроки по исламу и истории мусульманского мира.

Со временем в центр начали приходить отцы и старшие братья этих мальчиков, и «Братья-мусульмане» открыли вечерние программы для взрослых. Они сделались так популярны, что скоро начали открываться всё новые и новые центры. К середине 1930-х годов братство выросло из рамок детского клуба и превратилось в организацию для мужчин.

Эта организация постепенно выкристаллизовалась в политическое движение – движение, объявившее главными врагами страны светский ислам и «вестернизированную» египетскую элиту. «Братья-мусульмане» противостояли национализму – стремлению небольших отдельных стран, таких как Сирия, Ливан и Египет, сохранять свою независимость. Они призывали мусульман вместо этого возродить единую транснациональную Умму, новый халифат, который объединит в себе всех мусульман. Как и Джамалуддин, они проповедовали панисламистскую модернизацию без вестернизации.

«Братья-мусульмане» сформировались в те же годы, когда Соединенные Штаты вели борьбу с Великой Депрессией. В этот же период Германией овладевали нацисты, а в Советском Союзе укреплял свою власть Сталин. За пределами Египта о «Братьях-мусульманах» почти никто ничего не знал: не потому, что организация была секретной (поначалу «братья» не таились), а потому, что она почти не имела приверженцев среди египетской элиты и не представляла интереса для иностранных журналистов. Даже египетские газеты редко публиковали материалы о деятельности «Братьев-мусульман», а западная пресса и вовсе не обращала на них внимания. Да и с чего бы? Это было движение в основном городской бедноты; а иностранцы, проезжавшие через Египет, едва замечали этих плохо одетых людей, которые, словно тени, толпами бродили по улицам, брались за самую тяжелую работу, подносили европейцам чемоданы, оказывали разные услуги и просили «бакшиш» – так назывались в тех краях чаевые (писатель Сидни Джозеф Перельман шутил по этому поводу: мол, самое страшное в Египте – не жара, а алчность египтян).

По мере вестернизации и индустриализации число городской бедноты в Египте росло. С расширением этого класса и «Братья-мусульмане» переросли рамки политического движения и стали скорее питательной средой для недовольства любого рода: здесь распространялся протест против западного влияния, против собственной модернистской элиты, против собственного правительства, против национальных правительств в других мусульманских странах, даже против механизмов демократии – в той мере, в какой они отражали западные ценности.

Итак, к концу 1930-х годов светские лидеры по всему мусульманскому миру, будь они главами стран или лидерами движений за независимость, начали ощущать себя между молотом и наковальней: сверху по-прежнему давили на них европейские империалисты, а снизу подпирали недовольные исламисты. Что же им было делать?

Находясь под таким давлением, политики обычно стараются связать себя с какой-нибудь популярной в обществе страстью, чтобы получить народную поддержку, и часто используют с этой целью религию. Однако светские модернисты никак не могли искать себе поддержки в религии – именно ее они стремились убрать из публичного пространства. Так что вместо этого знамени они разворачивали два других. На одном значились лозунги «развития» и материального процветания, на другом – национализма. Например, в Иране режим Пехлеви старался установить свою преемственность с доисламской Персией. В Афганистане режим Надир-шаха настаивал на использовании пушту как государственного языка, хотя в быту на нем говорило меньшинство населения. Повсюду звучали громкие речи о величии нации, блеске ее культуры и славной истории ее народа.