– До Ленинской, что ли?

– До нее, болезной…

– Надо же, – Николай Степанович осмотрелся в салоне. – А я думал, что такси в Москве вымерли.

– Это уже по новой, – сказал таксист. – Лужков подбодрил.

– Молодец, – сказал Николай Степанович.

– Молодец, – согласился таксист. – А вы приезжие или как?

– Напополам, – сказал Николай Степанович. – Я из Петербурга. Точнее, из Царского Села.

– Это теперь Пушкин, что ли?

– Царское есть Царское. Пушкин там учился, – сказал Николай Степанович.

– Да: "Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком.

Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на наши молодые умы:« Подумать, когда-то я знал наизусть и »Выстрел«, и »Пиковую даму«, и »Капитанскую дочку«, я уже не говорю о »Полтаве« или »Гавриилиаде«. Зачем? Удивлять подруг?.. – таксист склонился над рулем. – »Мария, бедная Мария, краса черкасских дочерей! Не знаешь ты, какого змия ласкаешь на груди своей!..« Откуда же ей знать, бедняге, она же »мама мыла раму" только и помнит из школы…

– А Шива мыл Вишну, – сказал Николай Степанович.

– Что? А, – таксист хохотнул. – Юмор. Понимаю. Чем-то вы на Маслякова похожи.

Не родственник?

– Я – на Маслякова? – изумился Николай Степанович. – Да ни Боже мой!

– Что-то есть общее, – стоял на своем таксист.

– Стрижка, – подсказал Костя.

– Lapsus memoriae, – возразил Николай Степанович.

– А жалко, – сказал таксист. – Так бы хвастался: Маслякова возил: Вот ваша библиотека.

– Немножко недоезжая, – сказал Костя. – Вон там, на углу.

Николай Степанович расплатился, такси укатило, и Николай Степанович с Костей, подхватив багаж, направились ко входу в рум. Он был замаскирован под декоративную нишу в стене библиотеки. Граф Румянцев с «Пятым Римом» связан был очень плотно: Из кармана Николай Степанович достал Георгиевский крест – свой первый, за успешный поиск на левом берегу Двины, сохраненный Фархадом в тайнике дворницкой и каким-то неведомым способом превращенный им в универсальный ключ ко всем румам (почему именно этот крест, зачем и при каких обстоятельствах решил Фархад сделать отмычку, которая имела силу только в руках Николая Степановича – ничего этого не было в коротком письме, написанным личным шифром малого таинника Тихого, но рукой маршала Фархада: дрожала та рука:), прижал его к ключ-камню – и всей ладонью ощутил проворот механизма, открывающего дверь…

Они спустились по лестнице в тишину рума. Николай Степанович зажег черную свечу и несколько секунд спустя вместе с Костей шагнул в гомон и суету «табора» под армянским городом Ехегнадзор…

Итак, ты не хочешь, чтобы тебя мучала совесть, но не в силах этого избежать.

Чем прийти к такому выводу, лучше вовсе не размышлять.

Хань Юй

– Надька, цыц, – слабым голосом сказал Коминт. – Тебя тут не: о-о! Полегче, мать, полегче…

– Молчи, слабый мальчик. Хха! – и Ашхен каким-то сложным многосоставным движением повернула его руку – громкий щелчок, будто хлопнули друг о друга две дощечки, Коминт подпрыгнул на стуле и тут же обмяк с блаженной улыбкой. -

Это тебе не топорами бросать в беззащитную женщину…

– Надежда Ко: – начал было Костя, но Николай Степанович жестом велел ему замолчать.

– Ты права, Надя, – сказал он. – Я действительно не имел никакого права вас в это втягивать. Но бросить вас на произвол судьбы я не мог и подавно.

– На произвол? На произвол? Вы еще смеете говорить о произволе! Да это вы и есть тот самый произвол судьбы! Появляетесь, делаете все по-своему, уродуете жизнь, ломаете: Кто вам дал такое право? Кто, я спрашиваю?

– Бог. Сам, своею милостью.

– И вам не стыдно это говорить? Говорить такие слова? Иезуитство какое-то…

Николай Степанович покачал головой.

– К сожалению, Наденька, так оно и есть. Ну, подумай сама: как мы сюда попали?

Из Москвы в Армению – сделав два шага?

– Что вы меня, за дуру принимаете? Этих секретных разработок везде понатыкано…

– Как же вам смогли задурить головы: Тигран!

– Здесь, командир.

– На твоих глазах человек превратился в дракона. Ты подтверждаешь?

– Да. Сам видел, сам трогал, сам убивал тварь.

– Как – в дракона? – ахнула Надежда.

Тигран пожал плечами и отошел.

– Ты сама, повторяю, сделала шаг – и очутилась за две тысячи километров…

– Я не понимаю, какое это имеет отношение…

– Такое, милая моя Наденька, что весь твой прежний житейский опыт сегодня становится бесполезен. Ты, наверное, все еще думаешь, что неприятности наши начались через то жалкое золото? Что за нами гоняется какая-то мафия, или контрразведка, или еще кто-то подобный – зловредный, но человеческий и потому объяснимый? Кого можно понять, сторговаться или перейти на его сторону? А лучше всего – отвернуться и не замечать, что он там делает за твоей спиной?

– Я вовсе не собиралась переходить на чью-то сторону. Я просто хочу жить своей жизнью и не позволять никому диктовать мне: Детям нужна нормальная школа, черт побери, а не эта деревенская дыра! Я уже не говорю о себе, моя репутация погибла…

– Опять двадцать пять. Если в тебя ударяет молния – кто виноват?

– Молния? – вдруг подбоченилась Ашхен. – Я не знаю, что там с молниями, а школа детям нужна нормальная! Я послушала, чему их тут учат…

– Да! – вспыхнув вновь, закричала Надежда. – И я не хочу, чтобы дети ходили в школу под охраной вооруженных мужчин и даже несмотря на охрану…

– А ну, заткнитесь все! – вскочил Коминт. – Распустил вас!

– Молчи уж, однорукий, – развернулась Ашхен. – Позорище мое.

– Они были в форме полиции, – вступился Тигран. – Только поэтому…

– Полиции-милиции, – фыркнула Ашхен. – Последнее дело – позволять себе руки крутить.

– Так что же, – тихо спросил сзади Костя, – нас опять нашли?

– Может быть, да, может быть, нет, – сказал Николай Степанович. – Все как обычно…

– Вы устали?

– Устал. Я постоянно упускаю из виду что-то важное. Я все время делаю что-то не то: Надежда, давай отойдем на два слова. Митинги – это не моя стихия.