Но все же бог оставил дела, чтобы выслушать вождя германского народа.

О божественный Вотан, сказал Адольф, германцы посрамили и англов, и саксов, и итальянцев, и французов, А самое главное – мы вырвали золото Рейна из жадных еврейских ртов!

То, что наши враги превзошли нас числом многократно и больше выковали мечей, это твоя вина, а не наша.

Я же сделал все что возможно, и поэтому мне не стыдно предстать перед твоим троном.

И отвечал ему Вотан, схватившись за голову: тебе не стыдно, нечестивый?

Неужели ты забыл о том, как следует погребать героев?

Германцы гибли в России и Югославии, в Польше и Франции, но ни один из них, кроме тех, что сгорели в танках, самолетах и на кораблях, не был удостоен огня.

Ты знаешь, что закон мой непреложен: герой сожигается на костре, а трус прячется под землю.

И вот представь себе, маленький глупый Адольф, как с дымом костров в Вальхаллу идут, и идут, и идут мужчины и женщины, старики и дети, и даже грудные младенцы.

Ты знаешь, что закон мой непреложен.

Что это за народ, в котором даже старики и младенцы удостоиваются погребений героев?

Закон небес непреложен, и я отныне отдаю этому народу воинскую удачу, доблесть и славу, принадлежавшую германцам.

Ты понял меня, маленький бедный Адольф?

Маленький Адольф закричал, как дикий раненый зверь, но в Вальхалле его никто не стал слушать, и валькирии спихнули его вниз, глумясь.

Где, в каких кругах межмирья прозябает сейчас маленький черноусый Адольф?

Может быть, он пытается стяжать славу модного художника в Вене на бульваре Роз?

А может быть, служит собакой-поводырем у слепого ветерана Сталинградской битвы?

И, может быть, тогда когда-нибудь, через тысячи лет, валькирия, нависающая над Сталинградом, вспомнит о своем происхождении и сойдет с пьедестала, дробя камень… Кто знает?

Это предложение, как сообщают, исторгло у раздраженного народа крик такой силы, что пролетавший над форумом ворон упал бездыханный в толпу.

Плутарх

– Нашел, – вдруг очень спокойно сказал Костя и встал. В руках его был переплетенный в рыжую кожу нетолстый том in octavo.

– Не открывай, – предупредил Николай Степанович.

– Что я, маленький? – усмехнулся Костя.

Книга была неожиданно легкая, высохшая, и странно теплая на ощупь.

– Та самая? – спросил Костя.

– Да, – Николай Степанович погладил переплет. – Та. А вот – самая ли? Сомнительно. Сколько раз ее переписывали, переводили с умерших языков на живые, а когда те, в свою очередь, умирали…

– Получается – все зря?

– Нет, конечно. Основное сохранилось. Просто все рекомендации надо на всякий случай проверять. Как если бы устав караульной службы сам собой родился при начале времен и ждал, когда появится человек, а вместе с ним и караульная служба…

– «Дракономикон», – медленно и тихо, будто пробуя слово на вкус, произнес Костя.

– Это были, наверное, дашковские крысы, – делился Костя познаниями. -

Известно, что Екатерина Романовна немало почитала этих уютных зверьков, полагая их едва ли не домашними богами просвещенных наций. У нее они находили пропитание и покровительство. Крысиный же вертеп свой она охотно демонстрировала близким ей по духу людям, в числе их и Шувалов, и Ломоносов Михайла Васильевич, и все восторжены были хваткостью к ученичеству лицедейному, зверьми проявленному. Пиесы фон Визина разыгрываемы были в сем вертепе допреже публикования…

– Костя, не ломай язык, – засмеялся Николай Степанович. – Разговорная речь почти не изменилась за три века. Речь письменная всего лишь сближается с нею, теряя по пути свою сакральность.

– Я понимаю, – вздохнул Костя. – Просто хочется чего-то совсем простого, но чтобы обязательно звучало «милостивый государь»…

– Не исключено, что крысы в теперешнем их виде, в виде животных городских, были выведены специально как биологическое оружие для борьбы с ящерами, – продолжал расссуждать Костя. – Первые упоминания о крысах относятся к восьмому веку, прежде их будто бы не было. Почему нет? Ящерам от них ущерб будет страшный…

Они выбрались на поверхность не в «нехорошем доме» на Рождественском, а на задах комплекса «Литературной газеты», через вентиляционную коробку, облюбованную диггерами. Именно отсюда в свое время Костя и попал в подземное царство Брюса: сначала через вентиляционный колодец, потом – через промоину: Диггеры избегали старого коридора, о нем ходило множество темных историй. Костя же как-то сразу догадался, что это и есть именно тот «umweg», что грубым пунктиром обозначен на карте…

На поверхности земли стоял уже поздний вечер, готовый перейти в ночь. Они отряхнули грязь с колен, почистились мудро прихваченной щеткой, забросили за спины рюкзачки (руки лучше иметь свободными) – и тронулись в путь. Путь наземный был короче, но более прихотлив: через два забора, по узкому проходу между гаражей, мимо шеренги мусорных баков: Стая собак молча грызлась за обладание чем-то существенным. Воняло падалью.

Наконец открылась улица, по обычаю пустая и неосвещенная. Налево искрилось и дышало Садовое кольцо, направо – горели редкие окна. На фоне темно– неонового неба чернели антенны на крышах. Держась за одну из антенн, стоял человек.

– Каждый вечер он здесь, – сказал Костя. – Года три я хожу – и да, каждый вечер…

– Кто же это?

– Неизвестно. Пытались узнать – никак: – Костя развел руками. – А интересно, кражи из питерской Публичной библиотеки – они с нашим делом никак не связаны?

– Все может быть, – сказал Николай Степанович. – Ощущается повсюду какое-то общее шевеление. Ровно как после пятьдесят третьего – всеобщее оцепенение: Но выделить нечто конкретное трудно.

В киоске на Садовой Николай Степанович купил большую коробку конфет, две бутылки рейнского вина и банку фаршированных оливок.

– Всем хороши армяне, – сказал он, убирая все в рюкзак, – но вино у них какое-то неправильное.

– Хм, – Костя присмотрелся к оливкам. – А как же тогда коньяк?

– До войны был правильный.

– Ага: Николай Степанович, я ничего не путаю: анчоусы – это килька?

– Килька.

– Надо же: я, оказывается, на анчоусах вырос: И это коммунисты от меня скрывали, подумать только!

Он взмахнул рукой, и отъезжающая было от тротуара «волга» с зеленым огоньком тормознула со скрипом.

– До Библиотеки, – Костя скинул рюкзак, полез в машину.