Пейзаж большей частью был однообразен: каньоны и кратеры, мили пустыни, выжженные солнцем россыпи камней. «Земля не изменилась здесь со времен Моисея», — думала Жени. Но временами они проезжали военные машины и черные круги выжженной почвы, обозначавшие места бивуаков, вокруг которых были набросаны ящики из-под вооружения.

— Смотрите, — мужчина, сидевший рядом, толкнул ее локтем и указал в окно. Жени увидела два развороченных танка, наполовину занесенных песком, как будто кто-то предпринял нелепую попытку их похоронить. — Египетские. Не было еще времени их убрать.

Под слоем пыли проступала прожженная солнцем кожа мужчины, на фоне которой сверкали глаза цвета аквамарина.

— Меня зовут Дан, — он протянул ей руку.

— Жени, — рукопожатие оказалось крепким, на Жени он смотрел без улыбки.

— Ваш первый приезд? — спросил Дан с британским акцентом.

— Да.

— Немного опоздали. В прошлом месяце застали бы стрельбу.

Как будто в ответ на его слова раздался взрыв. Автобус вильнул с дороги. Солдаты подхватили винтовки и высыпали из дверей, вслед за ними вышли пассажиры и поспешили к укрытиям. Дан потянул Жени за руку к задней двери и заставил вместе с собой заползти под автобус. Он лежал рядом, широко раскрыв глаза, и не проявлял ни малейшего страха.

Жени услышала выстрелы, еще один взрыв и какие-то звуки, которых определить не смогла. Распластавшись на горячем песке, она закрыла глаза. Жара обволакивала, горячий воздух удушал. Жени почувствовала, что задохнется, прежде чем в нее угодит пуля. Уши горели, сердце колотилось — громко, как барабан, — и это был единственный звук, который она слышала.

А потом она поняла, что вокруг наступила тишина — ни взрывов, ни свиста осколков. Она открыла глаза. Дан молча, не двигаясь, смотрел на нее. Он едва заметно кивнул, давая понять, что опасность миновала, и стал выбираться из-под автобуса, таща за собой и Жени.

Они отряхнулись — тучи песка хлынули с одежды — и вновь сели в автобус. Другие пассажиры тоже выходили из укрытий и, счистив пыль с одежды и тела, влезали в двери. Заняв места, тут же начали переговариваться друг с другом, и говор их казался Жени непринужденным, даже веселым.

— Такой уж у нас климат, — объяснил Дан. — Арабский ураган. Нужно привыкать.

Жени поняла, что дрожит. Автобус тронулся в путь.

— Кто-нибудь ранен? — спросила она.

— Не думаю. Кажется, мина. Осталась с прошлого месяца. Могла быть и нашей, — он пожал плечами. Уклоняться от смерти стало его привычкой.

— Вы сражались в войне? — спросила Жени.

— Конечно. У нас все сражались. Весь Израиль — одна армия. Каждый гражданин — солдат. Он говорит на разные голоса, но смысл всегда один: «Верните нам наши земли».

— Вы должны очень гордиться, — проговорила Жени.

В автобусе, громыхающем на все лады, царило возбуждение. Возбуждение уцелевших от смерти? Или просто веселье при виде, как вещи приходят в обычный порядок? Что бы ни ощущала Жени, она чувствовала, что подвергалась экзамену и теперь имеет право находиться здесь.

— Гордиться? Конечно, — Дан распрямил плечи, взгляд устремился вперед. — Я был с Даяном. На третий день мы вернули Древний Город Иерусалим — святейшую из наших святынь. Так сказал Даян. Я не верующий, говорил он, но это не имеет значения. Соединимся в Иерусалиме! — он повернулся к Жени, и на его лице внезапно вспыхнула улыбка. — Каждый из нас почувствовал, как будто мы все обрели прошлое.

Жени откинулась на спинку сиденья. В этом и была ее цель поездки в Израиль — повидаться с матерью и, может быть, вернуть то, что было потеряно.

Дан сошел перед ней, на восточной оконечности Галилейского моря. Кроме солдат, Жени осталась единственной пассажиркой в автобусе, когда он прибыл на конечную станцию.

Автобус встречала женщина среднего роста, с темными волосами, подернутыми сединой. В ее поведении сквозила неуверенность или беспокойство. Увидев ее, поняв, кто она должна быть, Жени почувствовала желание соскользнуть с сиденья, спрятаться и не выходить из автобуса. Но когда страх приутих — когти огромной птицы отпустили сердце — она уже знала, что поднимется, возьмет багаж, соскочит с подножки и сделает шаг навстречу незнакомке, которая когда-то была ее матерью. Оставалась ею и теперь. Биологической матерью: женщина в бесформенных одеждах, тискающая руки. Десять лет назад — больше: десять с половиной — в январе 1957 года, она убежала от них.

Направляясь к ней, Жени заставила себя натянуто улыбаться. За несколько шагов она разглядела глаза — знакомые голубые глаза с косинкой, как у Дмитрия.

Наташа, казалось, приросла к земле, а Жени продолжала подходить: высокая, полногрудая женщина с блестящими волосами цвета ореха. Наташа бросилась к ней, чуть ли не прыгнула.

— Дочка, — шепот был едва различим и прозвучал как вопрос.

Жени поставила чемоданы и кивнула. Она никак не могла вспомнить, как по-русски звучит «мать».

Потянувшиеся было к ней руки безвольно упали:

— Женечка, ты здесь.

И снова Жени кивнула, раздумывая, расплачется ли мать. Ее глаза были сухими и изучающими: она выискивала следы слез на лице Наташи.

— Пойдем. А это я понесу, — рука Наташи потянулась к чемоданам.

— Нет, не надо, — Жени одновременно взялась за ручку, и их руки встретились. От прикосновения — ее ледяная улыбка растаяла. — Здравствуй, мама, — но прежде чем Наташа успела ее обнять, она подняла чемоданы и застыла в ожидании, когда мать покажет, куда идти.

Они шли рядом, и Жени заметила, что у матери совсем другая фигура. Наташа была ниже и жилистее. Как Дмитрий. Мать и сын походили друг на друга, а она пошла в отца.

Дома были грязновато-желтыми, прожаренными солнцем, как и все вокруг, казались частью этой местности, словно гряда камней. Там и сям мелькали полоски зеленого — сады или посевы. К тому времени, как они подошли к дому, где Жени предстояло остановиться, ее руки горели огнем, оттянутые под весом чемоданов, но она не позволила себе ни разу остановиться и передохнуть. Была полна решимости показать свою силу.

— Вот твоя комната, если тебе подойдет.

Жени поставила чемоданы и согнула руки, потирая локти. Комната оказалась чистой и строгой, как спальня в студенческом общежитии: мебель только та, что была необходимой, и никаких украшений, кроме покрывала на кровати с арабским рисунком.

— Спасибо.

Мать все еще явно нервничала и с трудом подбирала слова:

— Хочешь принять ванну? Или душ?

— Душ как раз то, что надо, — Жени вспомнила горячий песок под автобусом. Она все еще ощущала его кожей — месиво, в котором поджаривалась.

— Хорошо. А потом поешь? Или сначала отдохнешь? Поездка была утомительной?

Да, она слишком устала, слишком ей было жарко и неудобно, чтобы рассказывать о путешествии, о взрывах. В эту минуту Жени хотелось побыть одной.