Конечно, нельзя считать столь уж преждевременным переход в 1355 году контроля за той частью публичной власти, которую удерживал король, в руки представителей трех групп социальной элиты. Почву для такого общественного института подготовил опыт диалога между сюзереном и нацией, в который они не раз вступали на протяжении более чем полувека. Война, нависшая над страной угроза обострили потребность в его учреждении. Но предпринятую попытку отравило поражение близ Пуатье. В результате потрясения, вызванного поражением, во всем возобладали крайности. Сразу же и на целые века парижане стали для королевского дворца людьми подозрительными. Надев корону, Карл V немедленно приказал воздвигнуть Бастилию в знак того, что намерен принудить народ Парижа к повиновению. А ужас перед выступлениями крестьян привел к тому, что они вновь оказались под гнетом сеньоров. Кризис принял столь насильственные формы, что опорочил все реформаторские намерения. Конечным его результатом было новое укрепление королевской власти, а также знати. На этом двойном основании возобновился рост монархического государства, который отныне ускорился.

Воспользовавшись смутой, Эдуард III в 1360 году попытался войти в Реймс, чтобы принять там помазание, но город был хорошо защищен. Английскому королю пришлось довольствоваться соглашением о мире. В обмен на отказ от французской короны он получал в свою полную власть Аквитанию, которой некогда владела Алиенора, а также огромное количество золотых марок в качестве выкупа за своего царского пленника. Получив свободу, вновь подчинив себе дофина, Иоанн Добрый приобрел уверенность в своих правах. Он не страшился более ни Карла Наваррского, ни расчленения оставшейся у него части королевства. Государь совершал торжественные въезды в города, сначала на севере, а затем на юге страны, где лучше функционировали представительные учреждения. Король являл своей персоной образ мира, противостоящего разбою солдатских отрядов, продолжавших воевать и после того, как наступил конец публичной войны. Король олицетворял Францию, борющуюся с предводителями бандитских шаек, в большинстве своем говорящими на чужом языке, являющимися самозванцами, которых следует как можно быстрее выдворить из страны. Несмотря на все бедствия, король Франции получал, наконец, возможность организовать путешествие в Иерусалим и начал подготовку крестового похода. Для получения средств на этот поход, а также на уплату выкупа за свое собственное освобождение из плена Иоанну Доброму не обязательно надо было иметь разрешение от своих народов. Он брал столько денег, сколько хотел, и там, где хотел, однако не у благородных людей, своих верных союзников. Их король от налогов освободил.

Историки, изучающие ту фазу политической истории, которую открывают описываемые мною события, охотно говорят о десакрализации власти. Но следовало бы с осторожностью подходить к вопросу о сакральности. Считают, что дух ее тогда испарился. Но на самом деле она лишь переместилась. Сакральность ныне отсутствует там, куда ее ранее помещали. Она ушла в другую нишу. Во второй половине XIV века «вкус к божественному» был не меньшим, чем прежде. Рапп с основанием называет эту тягу «огромной». Но новизна заключается в том, что она удовлетворяется вне рамок церковной институции. У Церкви были свои суды, свои финансы, свои команды администраторов, многочисленные, активные и действенные. Церковь представляла собой государство, которое спорило с королевским государством. «Великий раскол» (который начался тогда, когда Карл V захотел любыми средствами помешать возвращению римской курии в Италию, удержать эту курию в Авиньоне, в досягаемости для своей власти) привел к усилению имевшихся в ней мирских элементов. После 1417 года, когда закончилась «схизма», епископ Римский, стремившийся восстановить свою власть над вселенской Церковью, смог договориться со светскими князьями. В частности, он признал свободы галликанской Церкви. Все желали того, чтобы церковное государство также обновилось, чтобы оно согласилось ограничивать свои действия присущими ему задачами. Священнослужителей почитали столь же нужными сегодня, как и вчера, но ныне ожидали, что они полностью посвятят себя таинствам, слову Господню; духовенство должно как можно усерднее выполнять эту миссию, не вмешиваясь в другие дела. Однако реформировать церковное государство было невозможно, и миряне отдавали себе в этом отчет. Те из них, кто благодаря проповедям, представлениям, благодаря песнопениям и коллективным духовным упражнениям в братствах был лучше образован, творили свою собственную сокровенную религию. То была религия сердца, выражавшаяся в милосердных деяниях, в тайном умерщвлении плоти, в безмолвных молитвах перед алтарями часовен или же перед самыми скромными, недорогими образками, которые можно было носить на себе или поставить у себя дома. Два связанных друг с другом изобретения будут способствовать их широкому распространению — бумага и гравирование по дереву. Произошло некое разъединение между церковной институцией и тем, что она должна была бы содержать. Часть этого содержания из нее уходила, разливаясь во множество потоков, принимая различные формы в среде людей ученых и в среде людей простых. В результате они перестали друг друга понимать.

Нечто подобное стало проявляться и во взглядах на монархическое государство. Просвещенные умы трудились над усовершенствованием его теории. В это время в изобилии появляются трактаты о власти. Действительно, в них можно обнаружить постепенный отход от сакральности. Авторы таких трудов уже не довольствуются обращениями только к Святому Писанию, Книге Царств, к Св. Августину. Они охотно ссылаются на философа Аристотеля, его книгу «Политика». Королевская власть мыслится ими в форме некой магистратуры. Тот, кто обладает этой властью по наследству, по праву рождения, конечно, есть избранник Господа во всех случаях. Но чтобы проявить себя достойным защитником res publica, королю следует брать в расчет природу и здраво рассуждать. Не будем, однако, забывать, что подобные положения были в ходу лишь в очень узком кругу интеллектуалов. В гораздо большей степени король и его люди должны были принимать во внимание взгляды, которые в условиях достатка, приобретенного благодаря сокращению населения, постепенно укоренялись в народной среде, вплоть до самых нижних слоев, учитывать то значение, которое народ придавал представлениям власти, как зримой, так и незримой. Стало невозможным подчинять народ, не убедив его, не сообразуясь с тем мистическим видением королевской власти, которое царило в умах простых людей. В самом деле, народное мнение восставало, когда король оказывался слишком милосердным и, опираясь на здравый смысл, удовлетворял прошения о помиловании, прощал те преступления, которые это мнение, исходя из собственных представлений о добре и зле, считало неискупимыми. Государство не могло более пренебрегать делом привлечения сердец, и оно прибегало с этой целью к слову, к речи, все чаще — к письменности, к маленьким книжкам, число читателей которых не переставало умножаться, и особенно — к спектаклю.

Как обнаруживает историк, во второй половине XIV века приобретают размах демонстрации публичной мощи. Величие власти наглядно выражает дворец. Все самое выдающееся, создаваемое в архитектуре, в скульптуре, в живописи, покидает дома молитвы и перемещается к зданиям, где от имени короля вершится правосудие. Там выставлены для обозрения изображения князя, а также его друзей, составляющих его личное окружение и помогающих ему советом. Они взирают благосклонно, их позы выражают добросердие. Пышные декорации окружают короля, когда он собственной персоной появляется на великих демонстрациях своей верховной власти, председательствует, восседая в королевском кресле — «кресле справедливости», в судебных собраниях, где торжественно объявляется «королевское слово». А когда король объезжает провинции, у городских ворот его приветствуют нотабли; он принимает ключи от города, а затем их возвращает, обещая управлять разумно. Каждый раз как бы повторяется церемония миропомазания, возобновляя союз между сюзереном и его подданными, между тем, кто единодержавно возвышается на троне, и теми, кто обеспечивает от его имени торжество порядка в каждой частице королевства. Затем король вступает в городские пределы, над ним несут сень, как над Святыми Дарами во время процессии в день Тела Господня. Королевское шествие сопровождают разнообразные театрализованные представления. Каждый из подмостков украшен изречениями, посвященными добродетелям власть предержащих; перед каждым сюзерен должен остановиться, стать зрителем спектакля, разыгрываемого аллегорическими персонажами; они окружают двойника короля — актера с короной на голове, объясняют ему, какой должна быть «добрая политика». Таким образом, сам народ воздвигает декорацию перед тем, чья функция состоит в управлении этим народом; королю показывают, что ожидают его подданные, чтобы в свою очередь достойно ему служить; королю заявляют, что он не все может себе позволить, напоминают об условиях соглашения, соединяющего общество и государство.