Слегка обескураженный, Иэн шагнул вперед, церемонно приветствуя индейцев широким жестом. Джейми схватил меня за руку и утянул за угол наполовину выстроенной хижины.

– Ты что…

– Переоденься, – перебил Джейми, подталкивая ко мне сундук с одеждой. – Нарядись попраздничнее, ладно? Иначе нехорошо выйдет.

Нарядиться «попраздничнее» было весьма затруднительно, учитывая тот скромный гардероб, которым я располагала, но я сделала все, что было в моих силах, затянув вокруг талии желтую льняную юбку и сменив белый вылинявший платок на вышитый вишенками, который прислала мне Иокаста. Надеюсь, сойдет, тем паче что, по всей вероятности, мне лишь предстоит наблюдать за мужскими играми.

Джейми скинул бриджи и молниеносно обернул вокруг талии темно-красный клетчатый плед, закрепив его небольшой бронзовой пряжкой, достал из-под кровати бутылку и вышел через недостроенную стену раньше, чем я успела привести в порядок волосы. Оставив напрасные попытки, я поспешила за ним.

Женщины взирали на меня с тем же восхищением, с каким и я глядела на них, но они отступили назад, пока Джейми с Накогнавето вершили обязательный приветственный обряд, во время которого следовало разлить бренди и сделать по глотку. Иэна привлекли к обряду. После того, следуя повелительному жесту Накогнавето, вперед вышла вторая из женщин, скромно склонив голову.

– Bonjour, messieurs, madame[13], – негромко сказала она, переводя глаза с одного на другого. Ее взгляд остановился на мне, и она принялась разглядывать меня с неподдельным любопытством, не упуская ни малейшей детали, так что я, не испытывая ни капли смущения, сделала то же самое. Метиска, подумала я, возможно, есть примесь французской крови.

– Je suis sa femme[14], – сказала она, изящно кивнув в сторону Накогнавето. Ее речь подтвердила мою догадку насчет происхождения женщины. – Je m’appelle Gabrielle[15].

– М-м… je m’appelle Claire[16], – сказала я. – S’il vous plait…[17]

Я повела рукой в сторону груды сложенных бревен, приглашая гостей присесть, про себя прикидывая, хватит ли на всех жаркого из белки.

Тем временем Джейми со смесью любопытства и раздражения разглядывал Накогнавето.

– Ах, «франци – не»? – вопросил он. – Так ты сказал?

Индеец отрешенно взглянул на него и кивнул жене, предлагая продолжить знакомство.

Пожилую леди звали Найавенна. Скорее всего, она приходилась прабабушкой не Габриэль, а Накогнавето, решила я. Старушка была хрупкой и сухонькой, ее слегка согнуло от ревматизма, но взгляд был ясен, и повадками она сильно напоминала воробьиху. На шее у нее висел кожаный мешочек, украшенный шершавым зеленым камнем, пробитым посередине, чтобы можно было продеть шнурок, и перьями из хвоста дятла. На поясе висел мешок побольше, из сукна. Старушка заметила, что я разглядываю зеленоватые пятна на грубом сукне, и улыбнулась, обнажив два желтых зуба, сильно торчащих вперед.

Девочка оказалась дочерью Габриэль, как я и предполагала, но явно не от Накогнавето; она была совсем на него не похожа и заметно перед ним робела. Ей не очень шло имя Берта, и еще больше, чем у матери, бросалась в глаза примесь неиндейской крови. У нее были темные и гладкие волосы, скорее каштановые, чем эбеново-черные, круглое румяное лицо с европейской светлой кожей, однако раскосые, как у индейцев, глаза.

Когда с представлениями было покончено, Накогнавето подал знак Берте, и та послушно сняла с плеч большую корзину. Девочка подняла крышку, и моему взору предстали апельсины, полосатые зеленые кабачки, связки сушеной рыбы, корзина поменьше, наполненная ямсом, и груда маисовых зерен.

– Боже мой, – я тихо выдохнула, – Сквонто вернулся!

Все недоуменно на меня уставились, и я поспешила рассыпаться в благодарственных охах и ахах. На всю зиму припасов, наверное, не хватило бы, но еды было достаточно, чтобы разнообразить наше меню на добрых два месяца.

Через Габриэль Накогнавето пояснил, что это лишь незначительная благодарность за то, что Джейми одарил их медвежьей тушей, вся деревня приняла ее с восторгом, там только и говорили, что о его храбром поступке (тут женщины покосились на меня и захихикали; очевидно, им была известна история с рыбой).

Джейми, давно привыкший к подобного рода дипломатии, скромно отклонил похвалы его доблести, списав результат поединка на чистую случайность.

Пока Габриэль работала переводчиком, пожилая леди, не сочтя нужным выслушивать обоюдный обмен любезностями, бочком подобралась ко мне. Она бесцеремонно ощупала меня с ног до головы: потрогала одежду, приподняла край юбки, чтобы рассмотреть обувь, при этом тихо бормоча что-то себе под нос сиплым голосом.

Бормотание сделалось громче, в нем явно слышалось удивление, когда она добралась до волос. Я любезно вытащила шпильки, и кудри рассыпались по плечам. Она потянула за завиток и резко выпустила; он спружинил, а старушка разразилась громогласным хохотом.

Джейми решил продемонстрировать Накогнавето наш будущий дом. Очаг из камня был уже сложен, фундамент тоже, в доме был пол, однако стены из отесанных бревен, каждое дюймов около восьми в диаметре, доставали пока только до плеч. Джейми заставил Иэна показать, как нужно отесывать бревна: тот подрубил кору и, мелко ступая, стал пятиться параллельно бревну, ведя за собой топор.

Мужские разговоры такого рода не нуждаются в переводе. Габриэль осталась без дела и подошла ко мне, чтобы поболтать; хотя она говорила по-французски со странным акцентом и пересыпала речь диковинными выражениями, мы без труда понимали друг друга.

Очень скоро я выяснила, что Габриэль была дочерью французского торговца пушниной и индианки из племени гуронов, а еще второй женой Накогнавето, который, в свою очередь, был ее вторым мужем – первый муж, отец Берты, француз, был убит в войне между французами и индейцами десять лет назад.

Жили они в деревне под названием Анна-Ука (я прикусила щеку, чтобы сохранить невозмутимый вид; ясное дело, название Нью-Берн прозвучало бы для них довольно странно), примерно в двух днях пути на северо-восток – направление Габриэль указала изящным кивком головы.

Пока я разговаривала с Бертой и Габриэль, сопровождая беседу бурной жестикуляцией, я постепенно поняла, что у меня одновременно шел и другой разговор – со старушкой-индианкой.

Она ничего не говорила напрямую, но то и дело шептала Берте в ухо, очевидно, требуя от той перевести, что я сказала. Ее темные пронзительные глаза не отрывались от меня ни на минуту, мне даже стало не по себе от такого внимания.