— Куда?

— В горы Бырранга. Сначала на оленях, потом на лодке.

Чтобы пресечь возможные возражения, Лиза отставила блюдечко и продолжала серьезно:

— Вопрос согласован с Москвой! Экспедиция в горы Бырранга будет комплексной: геолого-этнографической.

— Почему?

— Так называемый оазис в горах заинтересовал геологов.

— Ах, ты, значит, и есть этот самый геологоразведчик? Но ведь ты не геолог, Лиза!

— Ну и что из того? — Она снисходительно поглядела на нас. — Я занимаюсь изучением вопросов, смежных с геологией.

— Хватит темнить, — заявил я решительно. — Объясни: почему ты здесь?

Лиза засмеялась.

— Встречаете меня в штыки, товарищи! Право, это нелюбезно, даже грубо с вашей стороны. Особенно с твоей, Леша…

— Не спорьте с Лизой, Алексей Петрович, — заметил Савчук, вздыхая. — Вы же знаете ее. Разве можно с ней спорить?

— Лиза весьма любит удивлять, — объяснил я. — Она хочет удивить нас какой-нибудь неожиданностью, но попозже…

— Ошибаетесь, честное слово, — сказала Лиза серьезно. — Просто это еще робкое предположение, очень-очень робкое. Фактов слишком мало. Подождем, пока доберемся до гор. Поживем — увидим, как говорится…

3

На другой день, проводив пилота Жору в обратный путь, Лиза учинила Бульчу строжайший допрос, — можно сказать, допрос с пристрастием.

Она выспрашивала нашего проводника об оазисе в горах Бырранга, жадно интересуясь самыми разнообразными подробностями, порой (на наш с Савчуком взгляд) даже не идущими к делу пустяками.

На некоторые вопросы старый охотник не мог ответить. Тогда Лиза пыталась подсказать ему ответ.

Иногда она впадала в задумчивость, бормотала про себя:

— Река!.. Да-да, должна быть река! Не было бы реки, было бы озеро… Лес, конечно, располагается по линии пластов, обрывается на гребне горы? Правильно, так оно и должно быть. Сосны, лиственницы, березы…

— Впечатление такое, что ты узнаешь пейзаж оазиса, — пошутил я. — Быть может, уже была в ущелье Бульчу?

— Да, в самом деле, Лизочка: не летали ли вы туда вместе с каким-нибудь шаманом во время камлания? — улыбаясь, подхватил Савчук.

Лиза рассеянно оглянулась. Видимо, всеми мыслями своими была сейчас не с нами, но в далеких горах Бырранга, в одном из ущелий, по дну которого пробегала, позванивая камешками, река, а на склонах росли березы и цвела жимолость.

— А? Ущелье Бульчу? — медленно сказала она, будто просыпаясь. — Нет, я никогда не бывала в ущелье Бульчу.

В этом была «закавыка», как сердито сказал Савчук. Но мы оба знали Лизу. Это кремень-кремешок!.. Если она считает преждевременным посвящать нас в свои догадки, то бесполезно сердиться на нее или умолять ее — не скажет ничего, пока не сочтет нужным.

С первых же своих шагов, едва выбравшись из самолета, она уверенно, без всяких усилий заняла подобающее ей положение в нашей экспедиции.

Неразговорчивый и озабоченный Камсэ широко улыбался, завидев ее. Бульчу при ее приближении чуть ли не вытягивался «во фрунт». Наконец, наш уважаемый этнограф попросту робел в ее присутствии. Лиза подавляла его своей уверенностью, деловитостью, решительностью.

Он поделился со мной своими переживаниями.

— Признаюсь, не люблю женщин в экспедиции, — конфиденциальным шепотом сообщил Савчук, когда Лиза зачем-то вышла из чума. — Всегда возня с ними: то это не так, то то не то… Попомните мое слово: не оберемся хлопот с этой Лизой!

Он спохватился и замолчал, смущенно мигая, — вероятно, вспомнил, что «эта Лиза» — моя жена.

Я засмеялся:

— Ничего, ничего, дорогой Владимир Осипович! И это будет так, и то будет то… Я бывал с Лизой в Арктике. Надежная, опытная путешественница, уверяю вас. Все будет хорошо.

Глупо было бы скрывать, что я страшно рад ее прилету.

Не забывайте, что мы не виделись почти полгода, да и вообще редко виделись — были «супругами-кочевниками». Немудрено и соскучиться друг по другу…

Но я словно бы оправдываюсь перед читателем. И в этом виновата дурная литературная традиция. Мне не пришло бы в голову оправдываться, если бы мы еще не были женаты с Лизой.

По-моему, писатели зря так скупо описывают семейное счастье. Почему-то романы и повести чаще всего обрываются решительным объяснением в любви, будто любовь автоматически заканчивается на этом. Но разве это так? Разве настоящая любовь не крепнет с годами, не наливается новыми красками?

Впрочем, я далек от мысли писать психологический семейный роман — ведь я всего лишь гидролог-путешественник и повествование мое есть только отчет об экспедиции в горы Бырранга, в таинственное ущелье «детей солнца».

Да, кстати сказать, мы очень ссорились с Лизой все время, пока двигались к горам вместе с аргишем Камсэ. Мы спорили о Петре Ариановиче. Лиза не верила в то, что он «закольцевал» дикого гуся и метил особой тамгой диких оленей, призывая к себе на помощь.

— Удивляюсь твоему упрямству, — возмущался я, а Савчук сочувственно поддакивал мне. — Все, все говорит за то, что это Петр Арианович. Для него именно характерна эта изобретательность, эта гибкость ума! А упорство? Удивительное, из ряда вон выходящее упорство и терпение! Вспомни Петра Ариановича в Весьегонске! Ведь это он!.. Вижу его! Я просто вижу его? А ты?

— Нет, — сухо отвечала Лиза. — Я вижу смелого человека в трудных обстоятельствах… Почему им должен быть обязательно Петр Арианович?

За нее принимался Савчук. Кряхтя и посапывая, он — в который уж раз! — начинал анализировать тамгу-орнамент, приводил на память «цитаты» из записки, пересланной с гусем, делал остроумнейшие сопоставления и догадки.

Тщетно! Лиза лишь снисходительно, чуть иронически улыбалась в ответ.

Такой скептицизм выглядел по меньшей мере странно. Мы будто поменялись ролями с Лизой. Ведь она была когда-то самая азартная из нас, наиболее деятельно искала Петра Ариановича, свято верила в то, что он остался в живых.

И вдруг я все понял и замолчал, улыбаясь про себя. Это было так по-женски!

Лиза боялась искушать судьбу.

Ее скептицизм был своеобразной душевной самозащитой. Лиза хотела, чтобы все сложилось лучше, чем она ожидала.

По секрету я поделился с Савчуком своей догадкой. Это дало ему повод с самым серьезным видом прочесть мне небольшую лекцию о рудиментах в сознании людей, о предрассудках и суевериях, которые, по его наблюдениям, встречаются чаще всего у моряков, летчиков, охотников и путешественников. (Лиза относилась к последней категории.)

Между тем в забавном суеверии Лизы я видел просто проявление ее женской слабости. Что из того, что она недавно защитила кандидатскую диссертацию и прославилась своей неутомимостью и трудолюбием? Ничто женское не было ей чуждо.

Ну и пусть ее! Пусть играет в прятки с судьбой, боясь разочарования. Я твердо верил в то, что Петр Арианович ждет нас в горах Бырранга.