русский языки… Опыт и нужда год от года ощутимее указывают нам на необходимость постройки для зимы домов, и вот, как только приступаем к этому делу, опять натыкаемся на непреодолимые препятствия: у нас нет ни порядочных печников, ни стекольщиков и ни плотников… Вот на такие-то вопиющие нужды народа и обратило внимание высшее начальство. Оно признало, что киргизы от природы — весьма способный и умный народ, и чтобы эти способности не пропадали даром, сделано, как слышно, распоряжение учредить в каждом киргизском уезде по одному хорошему училищу, где будут основательно обучать киргизских детей русскому языку и грамоте, и разным искусствам…»[99]

В нерусской части он кругом писал «казахском уезде», «казахских детей» и называлось все «Казахская газета». Он увлекся и уже, как в подлинно существующей газете, разнообразил местные новости: младший помощник начальника Иргизского уезда такой-то за бездействие власти и неисправности по службе удален от должности и на место его определен такой-то, награждены за усердие в службе такие-то волостные управители и бии, а именно: золотой медалью, кафтаном с галуном, тюбетейкой. Перечислялись происшедшие в различных уездах происшествия: пожары, разливы рек, появившаяся оспа, сообщались цены на хлеб и скот на Оренбургском меновом дворе. Для раздела «Иностранные известия» он взял движение английских войск на Кабул в ответ на происшедшее там убийство посланника и действия русских войск по защите прилинейных казахов в Мангышлаке от нападений текинцев. Были еще любопытные народные рассказы, объяснение различных слов и обычаев. Целую полосу отвел он старому налогу «ушур», который собирался от лица халифа и шел на охрану жителей от неприятеля. С приходом русских войск такая надобность отпала, и ушур — десятина от скота и урожая, остается теперь у людей.

Писал он до поздней ночи при свете поставленной к кровати лампы, а в сердце не проходила тревога. Два года назад перевел он сюда с Тобола принадлежащий ему табун гнедых коней от оставленного ему дедом Балгожой племенного хозяйства. Каждый год он вкладывал деньги в племенное дело и все его состояние было в этом. Сводный брат Оспан, который следил за хозяйством, никогда ничего не делал без него. Да и постаревший Мамажан не мог уже помогать в полную силу. А он задержался в Оренбурге, и сено в этом году почти не было заготовлено. Как там сейчас на Акколе зимуют триста его лошадей…

Снег уже подмело под крышу. Каждый день Нигмат отгребал его от двери и окон широкой деревянной лопатой, и узкие глубокие рвы образовались от дома к дому. Такие же проходы посредине улицы копали солдаты. Лишь ветер свистел поверху, когда приходилось идти между ровными снежными стенами. Сани ездили где-то наравне с печными трубами, вокруг которых образовались желтые наледи.

В один из нескончаемых, наполненных снежной слепотой дней дверь отворилась и в дом ввалился широкий смерзшийся ком. Ничего не говоривший человек сбил с шубы лед, с трудом снял большую лисью шапку и повалился на пол.

— Ой-бой. — Оспан качался на корточках у открытой голландской печки. — Ой-бой, горе какое!..

Племенного табуна больше не было. Лишь гнедой жеребец-вожак привел неделю назад полтора десятка истощавших, с окровавленными копытами, лошадей к озеру, где находилось зимовье Мамажана. Один из табунщиков погиб, другой отморозил пальцы. Но и уцелевшим лошадям нечего есть, негде укрыться от ветра в выгоревших тугаях.

Он чувствовал себя лучше, и на следующее утро в санках-волокушах с широким, подминающим снег передом, поехал с Нигметом и Оспаном к Акколю. Ветер бил то в лицо, то с одного боку, то с другого, неся снег кругами по окоёму. Вскоре не сделалось слышно ударявшего время от времени колокола в тургайской церкви. Спустившаяся ночь ничем не отличалась от дня. Они ехали уже, не зная куда, чтобы не стоять на месте.

Давно уже пора было быть Акколю или хоть соседним озерам, по ни зимовья, ни реки все не было видно. Может быть, так и проехали они сверху по засыпанным снегом озерам? Лошади в санях, хоть и содержались перед тем в теплой конюшне, стали выбиваться из сил. Они теперь надолго останавливались, мотая головами, потом сами трогались дальше, неизвестно в какую сторону.

На третий день лошади уже стояли по брюхо в сугробе, а они лежали в санях, прижавшись друг к другу и даже не отбрасывая с натянутой сверху кошмы падавший снег. Буран все не кончался…

Первыми встрепенулись лошади, задвигались, приминая боками сугроб, и одна голосисто заржала. Где-то в белой тьме раздалось едва доносимое ветром ответное ржание. Потом уже послышался человеческий голос.

— Так то вы, Ваше высокоблагородие!

Тургайский сотник Серебряков стоял над ними, держа коня в поводу. Из снега показались еще люди в бурках и полушубках. Оказалось, Яков Петрович разослал команды к зимовьям во все четыре стороны, чтобы проверить, не терпят ли там крайнее бедствие.

— На Акколь? — хмыкнул один из казаков. — Так то верст семьдесят отсюда, совсем в другой стороне!

Часа через два приехали вместе с командой на зимовье Джакаемова рода. С десяток кое-как прикрытых камышом юрт стояли посреди жидких тугаев. Даже и ложбины, чтобы укрыться от ветра, здесь нигде не было. Остатки собранной с осени травы лежали под смерзшимся снегом.

Они расположились в лучшей юрте. На одной стороне помещалось семейство хозяина: старая мать, жена и четверо малолетних детей. Сзади стоял ларь для муки и припасов. Все остальное свободное место занимали два верблюжонка и теленок. Ветер свирепо врывался в невидимые глазу щели и гулял в середине. Люди и животные жалобными глазами смотрели в едва горевший посредине огонь. Его то и дело задувало ветром, слышался треск ломаемого камыша. Все жилище вздрагивало и вот-вот могло быть разбросанным и унесенным бурей.

— Ой, Кудаяй![100]- испуганно приговаривала старуха при каждом сильном порыве ветра.

Они молча сели у огня.

— Так без нас ты уж не трогайся с места, Ваше высокоблагородие! — сурово сказал ему Серебряков.

Казаки и солдаты поехали дальше. Он заснул под вой ветра и причитания старухи. Под утро он проснулся от женского плача. Жена уговаривала хозяина не идти искать скот, засыпанный в степи снегом. Тот с черным от горя лицом ничего не отвечал и потуже стягивал свой кушак.

— Эй, ага, не ходите, — стал и он говорить. — Из-за скота жизни лишитесь!

Тот посмотрел на него невидящим взглядом и продолжал одеваться. Проверив, крепко ли сидят ноги в сапогах, хозяин пошел к двери и сказал, не поворачиваясь лицом к жене:

— Я должен Алтыбаю двадцать рублей, больше никому…

Через два