к пианино. Когда-то в кругу друзей — был среди них и Подласов — Таня говорила: «Хотела бы я стать известной, как Марина Раскова или Паша Ангелина, большего счастья мне не надо». И вот — стала... Стала женой полицая. Сколько светлых дум, планов, желаний жестоко перечеркнула война! Все пошло вверх дном. Одни тяжко мучаются, очутившись на оккупированной территории, как Таня Лихота, другие воюют, как ее отец. Не знала Таня, что ее идеал — Марина Раскова — в это время командовала авиационным полком, а отец героически погиб, защищая от фашистов подступы к Москве.

Проверив несколькими аккордами звучание инструмента, Подласов чуть было не начал песню о трех танкистах из кинофильма «Трактористы», но вовремя спохватился. Исполнение патриотических песен строго воспрещалось, об этом напоминал и директор института, давая разрешение только на проведение танцев. Заиграл народную «Месяц на небе, звезды сияют...».

Неожиданная мысль смутила Подласова. Не преступно ли петь, когда землю нашу топчут оккупанты, когда люди гибнут на фронте? Ударил по клавишам слабее, готов был вообще опустить руки, но вдруг подумал о другом: с песнею на устах, с «Интернационалом» шли на расстрел бойцы революции; в Бутырской тюрьме, в Москве, игнорируя угрозы царских сатрапов, Кржижановский пел вместе с польскими революционерами «Варшавянку» и на ее мотив написал знаменитые слова «Вихри враждебные веют над нами...». Вспомнил и строки Леси Украинки: «Буду я и сквозь слезы смеяться, буду песни я петь и в беде...» Значит, его сомнения несостоятельны. Посмотрел на товарищей, стоявших рядом. В выражении их лиц были и скорбь, и печаль, и вдохновение, и думы о Родине, и не замутненная чистота души. Не удержался, сам потихоньку запел.

Песня кончилась, раздались аплодисменты. Те, что стояли у пианино, вдруг разом обернулись и увидели в центре зала Буцматого. Аплодировал и он. На лацкане пиджака металлом поблескивал трезубец.

— Приветствую вас, господа! — Буцматый поднял руку, призывая к вниманию. — А теперь приглашаем на танцы.

Под звуки вальса первыми вошли в круг Буцматый и Мирослава Кравчук. Кое-кто неумело танцевал, прячась за колоннами. Вышла, приглашенная партнером, и Таня Лихота. Вальс требует плавных движений, душевного подъема, мечтательности. У Тани этого сейчас не было. Передвигалась она механически, вяло, скованно. Затем вообще вышла из круга, встала в сторонке.

— Ну-ка и ты, Сашко, попробуй пригласить Мирославу, — шепнул другу Кожемяко. — Надо же и нам показать себя. Все же мы столичные, а они из провинции.

— Кого пригласить? — переспросил Подласов.

— Вон ту чернявую красотку. Неужели откажет?

— Ты мог бы и сам это сделать.

Кожемяко не понял иронии, искренне посетовал:

— Слишком высока для меня.

— То есть?

— Ростом я не вышел.

— Зато в тебе целое море благородства, юной энергии и моральной возвышенности, — полушутя-полусерьезно сказал Подласов.

«Полонез» Огинского... Сам не зная, что придало ему смелости, Подласов подошел к Мирославе Кравчук. Девушка нерешительно вышла вперед. Вводя ее в круг, успел заметить на себе несколько удивленных взглядов. Затем все изчезло, была только музыка, плавный ритм танца и она, милая гуцулочка Мирослава Кравчук, ее смуглое, скульптурной тонкости лицо, теплота рук. Хотел заговорить с нею и долго не решался. Ведь до сих пор меж ними не было ничего общего. В конце концов спросил:

— Тебе нравится наш Киев?

Девушка ответила быстро:

— Город хороший, хотя в нем и очень много разрушенных домов. Это — немцы?

— Кто же еще? Они разрушили не только дома. Саму жизнь. Увидела бы ты Киев перед войной... Сейчас он серый. Куда ни посмотришь — серая солдатская форма.

Не следует быть с нею слишком откровенным, предостерег сам себя Подласов. Кто знает, какие у них отношения с тем кавалером. Да и мало верится в благое действие его слов. На всякий случай лучше не касаться острых вопросов.

— Мирослава, — снова заговорил он, когда они приблизились настолько, что можно было услышать шепот, — и где ты родилась такая красивая?

Лицо девушки покрыл нежный румянец;

— Меня мама купала в любистке.

Нет, это пижонство — балагурить попусту. Он сказал:

— Мирослава, мне хочется, чтобы и душа у тебя была красива. Чтобы ты была не только достойной дочерью своей матери, но и своего народа. Верно любила его.

Она помолчала в раздумье.

— О любви к народу мне говорил и Данило. — Это было имя Буцматого. — Но он советовал помогать немцам.

— В чем? В проведении карательных операций против наших людей?

— Нет, насаждать новую культуру...

Вон оно что! Националистический выродок уже расставил сети, ловит заблудших, стремится повести их за собой. Забыв об осторожности, Подласов предостерег:

— Мирослава, не иди за ним. Он толкает на ложную дорогу.

— А какую же выбрать мне?

— Сама подумай. Надо жить с народом.

— Как?

— Служить ему. Больше никому.

Она хотела досказать что-то и не успела. Музыка прервалась, танцоры разошлись. Разошлись и они в разные стороны.

После «Полонеза» Огинского участники вечера, не сговариваясь, решили сделать передышку. Снова разбились на группы: на большую и меньшую, которую возглавил Буцматый. И там, и тут громко разговаривали, смеялись. Но вот в группе «западников» несколько человек затянули: «Ще не вмерла Украiна...»

«Что делать?» — горячечно думал Подласов, догадавшись: эти верховоды последовательно осуществляют свою программу. Как отвлечь от них молодежь, чтобы не отравляли ее гитлеровские последыши? А ведь среди них и Мирослава Кравчук, и ее подруги. Сумеют ли они разобраться, куда их ведут? Легче сбиться с пути, нежели потом выйти на верную дорогу. Что же делать?

Решение пришло неожиданно. Подласов сел за пианино, бурно прошелся по клавишам. С первыми аккордами к нему потянулась молодежь. Бравурно зазвучал мотив шуточной, очень популярной до войны песенки, исполнявшейся Утесовым. В ней были слова:

...Бросьте хмуриться сурово,

Видеть всюду тьму...

— Что-то я тебя, корова,

Толком не пойму...

Пели азартно. Перешел сюда и кое-кто из группы «западников». Петлюровский гимн потонул в ливне веселых звуков.

Растолкав круг хористов и слушателей, внезапно появился Буцматый с трезубцем на лацкане пиджака.

— Прекрати! — в ярости прохрипел