стану требовать, чтобы вы назвали своих сообщников. Бог с ними. Рано или поздно, а сюда они попадут все равно. Я хочу предложить вам нечто другое. Вы напишете письмо для прессы, в котором обратитесь ко всем подпольщикам с призывом прекратить борьбу. Пусть они даже не являются на регистрацию, а живут себе мирно и тихо. Вас тоже выпустим на свободу, заключив джентльменское соглашение. Взвесьте, вы ничем не рискуете: никого не назвали, никто по вашей вине не пострадал и не пострадает, таким образом, бояться мести оснований нет. Нам нужен только ваш призыв к киевскому подполью.

— Такого письма я писать не буду, — ответила Валя. — К тому же никаких сообщников у меня никогда не было. Мое «дело» сфабриковано по фальшивому доносу.

— Сперва подумайте, — предупредительно посоветовал гестаповец. — Окончательный ответ дадите завтра.

— Завтра я отвечу то же самое.

Ранее она представляла, что допрос ведут иначе. С ходу спрашивают о соучастниках, обо всей организации. А этот хочет обвести ее вокруг пальца, думает, что она дуреха. Ведь обратиться с таким письмом — значит признать, что организация существует. Валю возмутило, что следователь начал с нею не прямой разговор, а пытается обмануть ее. Решила одернуть его:

— Не стройте из себя простачка. Никакого подполья я не знаю. К кому же обращаться?

Гестаповец вышел из-за стола, направился к ней.

— Ты не умеешь разговаривать со старшими. Прежде всего я научу тебя вежливости.

Справа и слева посыпались пощечины. Валя пыталась закрыть лицо руками, но он отводил ее руки и продолжал бить. «Вот так и я надавала пощечин Павлику, — подумала вдруг Валя. — Не очень больно, но оскорбительно. Из-за этого он и грозился меня убить...»

Увернувшись из-под удара, в ярости крикнула:

— Перестаньте! Как вам не стыдно! Я женщина. Меня ни разу в жизни не били. Лучше стреляйте!

В первую минуту гестаповец от неожиданности растерялся, затем, рассвирепев, потянулся к кобуре с пистолетом.

«Конец», — подумала Валя, зажмурив глаза.

Но выстрела не последовало...

Прошло пять дней, и после очередного допроса, истерзанную и избитую, ее бросили в одиночную камеру. Каждую ночь то гестаповец в штатском, то обыкновенный солдат отводили ее к штурмбаннфюреру (это был Ганс Мюллер), и тот выискивал все новые и новые пытки, чтобы вырвать у нее сведения. Казалось, гестаповский майор стремился не к тому, чтобы она назвала своих сообщников и единомышленников, а лишь хотел сломить ее волю, поставить на колени гордую украинку. Он как бы держал экзамен перед самим рейхсфюрером СС, начальником немецкой тайной полиции Гиммлером, незримое присутствие которого постоянно чувствовал у себя за спиной. А эта большевичка будто поставила своей целью скомпрометировать его в глазах высшего начальства.

«Если я останусь жива, хотя меня здесь, наверное, искалечат, — думала Валя в перерывах между допросами, — я до конца своих дней буду делать все для нашей славной Родины, отдам все силы для ее процветания, ведь только с ней связано личное счастье каждого из нас, только с нею мы свободные люди, а не рабы, как здесь, на оккупировавной территории. Мне всегда будут чужды лень, равнодушие, эгоизм, обывательское стремление к роскоши, никогда не подумаю о том, чтобы мне было лучше или легче, чем другим, всегда буду верна священным заветам Ленина. На всех жизненных путях моим первым судьей будет совесть, а самой дорогой ценностью — высокая честь советского гражданина-патриота. Я буду говорить об этом людям и в тех случаях, когда они будут ошибаться; нам необходимо теснее объединяться, быть большим сплоченным коллективом не только на работе, но и в повседневной жизни, помогать друг другу подниматься к высшему совершенству граждан коммунистического завтра...»

Валины мысли перебил скрежет двери, затем голос гестаповца:

— Шнель!..

Ганс Мюллер, очевидно, устал допрашивать ее, устал не менее, чем она, каждый день выслушивая одно и то же.

— Согласна назвать?

Десятый раз повторила:

— Я ничего не знаю.

Злая ухмылка исказила его лицо.

— Вашей эмблемой, кажется, есть пятиконечная звезда. Я не ошибаюсь?

На это можно не отвечать, он хорошо осведомлен.

— Сейчас мы выжжем ее на твоем теле...

Валю пытали с пьяным азартом, с наслаждением маньяков-садистов. Но более всего ее угнетала полная изоляция от внешнего мира. Ночью — допросы, а днем, когда заключенные постепенно приходят в себя от пыток и свежих ран, ей не с кем было перемолвиться словом. Вспоминала свою первую знакомую по пятьдесят четвертой камере, вспоминала «монашку», сотни раз перечитывала надписи на стене, сделанные карандашом, кровью, нацарапанные чем-то острым:

«Здесь седел Матус Михайло — повесился».

«Рудь У. Я. Прощайте, милые. Мамочка, иду к тебе».

«Выбыл на луну. Шевчук Михаил Яковлевич, 1925 г. рождения».

«Расстрел завтра, в пятницу».

Мысленно обращалась к друзьям: «Не бойтесь, я выдержу, не предам вас. Уже не долго... Любимый Павлик, где ты? Воюешь? Отомсти за меня, за всех. Леня, Леночка, как мне хотелось бы еще раз увидеть вас, родные! Убивает одиночество». Вот когда она осознала, какое это несравненное счастье — просто общаться, жить с людьми. Неважно, кто они: друзья, приятели, родные, обычные знакомые или незнакомые, главное — что они люди. Одиночество — это моральная агония.

Первая знакомая по камере все же подала о себе весточку. Но какую! Валя лежала на койке, скорчившись, пыталась немного поспать, собраться с силами. Вдруг — голос в коридоре:

— Валя, прощай! Меня ведут на расстрел... — Затем глуше: — Товарищи, прощайте!..

Ее голос...

Потом заговорила фрау Пикус:

— Ах, эти украинцы, какие они упрямые и подлые!

«Если я останусь жива, я снова пойду работать в горком комсомола, инструктором отдела школьной молодежи. Воспитывать детей — это значит закладывать фундамент нашего будущего. Я буду рассказывать детям, как повели на казнь их Маму и она отдала свою жизнь за то, чтобы спасти их от фашизма. Значит, они должны быть достойными такой Мамы, расти хорошими и добрыми, быть смелыми защитниками добра от зла...»

Были еще и еще пытки, надругательства, угрозы застрелить на месте. Валя молчала, сжав зубы, будто немая. Наконец дошла до такого состояния, когда ждала как спасения, чтобы ее повели на казнь. Вспоминала мудрые слова женщины: «И