я не хочу с ним говорить? — срываюсь я на всхлип.

Зачем он мучает меня?

Бессонов поворачивается, оценивающе пробежавшись по мне взглядом, жалкой и слабой девочке с которой ему приходится возиться.

— Если ты не хочешь выглядеть, как затравленная мышь в норе — заговоришь, — в его голосе сквозит сталь и холод. — Рано или поздно ты будешь на приёме у психолога. Вопрос только с чьей помощью — моей или твоих родителей. Выбор за тобой, Василиса.

— Почему ты всегда всё решаешь сам? Разве трудно хотя бы раз выслушать меня?

— Сейчас мне нужно решать всё самому, потому что ты делаешь глупости — губишь себя и своё здоровье, — он тяжело выдыхает. — На этом закончим, — неожиданно говорит он, как только я открываю рот. — Хочешь мне сопротивляться — продолжай в тоже духе и загоняй себя в клетку, если она тебе так нравится. В любом случае психологу быть, и он будет ежедневно, пока ты не пойдёшь на контакт. Принуждать к самому разговору с психологом или шантажировать тебя я не собираюсь. Тебе стоит взять ответственность на себя и подумать о том, что произошло. Когда ты это сделаешь — зависит только от тебя.

Он разворачивается и выход из комнаты, оставляя меня в слезах и смятении.

* * *

Кирилл:

Я захожу в его кабинет. Чувствую себя некомфортно. Мы не общались больше трех лет, несмотря на то, что отец постоянно делал попытки со мной поладить. Если бы не Василиса, вряд ли бы вообще пришёл.

Он откладывает бумаги, посмотрев на меня поверх своих очков, едва заметно дернув бровью от удивления. Эта странная привычка, которая передалась мне, очень знакома и напоминает о том, как всё было раньше. Как было всё до того, когда у нас была семья.

— Давно тебя не видел, Кирилл, — говорит он, складывая на столе руки в замок.

Я прохожу через его кабинет и сажусь на кресло, забывая все слова, которые планировал сказать. Я знаю, что ради моего расположения, отец сделает всё возможное, но… У нас слишком напряженные отношения, чтобы я обращался к этому человеку за помощью. Но я должен, иначе не смогу выстоять в одиночку.

— Мне нужна твоя помощь, — выжимаю из себя не то просьбу, не то требование.

— Проблемы с учебой? Я видел, что ты сдал…

— Нет. У меня нет проблем с учёбой. Я обращаюсь к тебе с просьбой отчислить одного ублюдка из университета, — перебиваю я, смотря в сторону. Испытывающий взгляд я ощущаю буквально кожей. — Станислав Ковалёв.

— Это… Неожиданно, — замялся отец. Он откидывается на кресло и потирает подбородок. — Ты же понимаешь, что я не могу отчислить студента только по твоему желанию?

— Поэтому я прошу, — цежу сквозь зубы. — Я знаю, что Ковалёвы одни из спонсоров университета, но это не значит, что их выродок — неприкосновенный.

— Да, Ковалёвы — одни из основных спонсоров. Даже если я подниму вопрос на совете об отчислении их сына, все будут против.

— Значит, если мой отец декан — я могу вытворять беспредел и меня также не отчислять? — скептически хмыкаю.

— Ты и без моей поддержки ведешь себя не слишком тихо, к тому же давно научился решать свои проблемы в одиночку, — замечает отец и наши взгляды пересекаются. — Кирилл, личные вопросы не могут решаться с помощью отчисления. К тому же, если поднимется вопрос о вашей личной стычке — скорее отчислят тебя, чем Ковалёва.

Я устало потираю переносицу. Этот гад, всё-таки, неприкосновенный.

— Мне плевать на этого… Ковалёва. Он позволяет себе слишком много.

— Кирилл, я обязательно тебе помогу, когда буду понимать суть твоей проблемы, — отец настойчиво таранит меня взглядом.

— Это личное. Я не вправе об этом говорить, — снова отворачиваюсь, вцепившись пальцами в подлокотники.

— Тогда о чём ты меня просишь?

— Ты оглох? Я хочу, чтобы этого отморозка отчислили! — вспыльчиво рявкаю.

— Я тебя хорошо слышу, сын. Но даже для попытки отчисления такого студента нужен веский повод. У тебя есть доказательство о его нарушениях?

Нет у меня никаких доказательств, и появятся не скоро… А если ещё и Василиса станет молчать и отрицать очевидное, никогда не появится. Только если она откроет свой рот и заговорит о произошедшем — это станет хорошим стартом, чтобы расскатать этого подонка по асфальту, не прикасаясь.

— Дело в той девушке, с которой ты встречаешься? — отец, как всегда, бьёт точно в цель.

— Да, — киваю.

— Иначе бы ты не пришёл ко мне.

— Именно, — подтверждаю его слова.

— И что же произошло? Вы не поделили девушку? — он осторожно интересуется, словно боится моего резкого выпада.

Я молчу, размышляя, о чём стоит сказать, а что скрыть.

— Случилось что-то плохое, да? — догадывается отец.

— Он… Этот ублюдок… — я беспомощно замялся.

— Тронул эту девушку? — предполагает отец и снова попадает в цель.

Я киваю, неловко сжимаясь в большом кресле. Я сам не понимаю, что делать и как добиться справедливости с такими влиятельными людьми, у которых сыночек окончательно слетел с катушек. Меня всего трясёт только от мысли, как он обошёлся с Василисой. Она, конечно, наивная, но не заметить такое дерьмо в этом уроде, точно нужно быть слепой!

— Это уже серьезно. У тебя есть копия заявления в полицию?

— Нет, — прикрываю я глаза, боясь даже предположить, чего мне будет стоить достать обычную бумажку.

— Добудь и дальше я подниму вопрос о его отчислении на совете.

— Сколько ты дашь процентов на его отчисление?

— Немного, Кирилл. Нужно капнуть глубже, иначе мы только всколошматим воду. Я помню, с какими ты ребятами знаком. Подключай, а за деньги не переживай. Я оплачу расходы.

Киваю, понимая, что небольшой план уже начал выстраиваться. Поднимаюсь, но отец отзеркалил моё движение, встав на ноги.

— Я понимаю, что сейчас не лучшее время, но, возможно, мы хотя бы вместе пообедаем? Ты можешь рассказать о том, что тебя тревожит, — напряженно спрашивает он, поджимая пересохшие губы от волнения.

— Ты давно уже выбрал с кем обедать, папа, — не удерживаюсь от замечания.

— Будешь меня всю жизнь ненавидеть? Я уже достаточно расплатился с ошибкой всей моей жизни. Только ты один остался у меня, Кирилл. Но ты упорно меня игнорируешь. Люди, не совершающие ошибок, либо лицимеры, либо ездят на чужом горбу.

— Пожалуйся своей новой… Жене. Она тебя утешит, — разворачиваюсь и иду на выход, ощущая, как сердце вылетает из груди. Дышать сложно и даже, кажется, в носу неприятно щекочет.

— Оскорбляй меня, сколько твой душе угодно! Но помни, что ты мой сын, а твою мать я любил всегда! — кричит он мне в спину, но мой ответ