И в глубине морей, растворившись в солёной воде, их разъединённые молекулы только дремлют, пока кто-то не простился с ними по-настоящему…

Вдруг Евсюков резко затормозил — все отчего-то сохранили равновесие, один я больно ударился головой. На мгновение я подумал, что нас провожают чёрные копатели — точно так же, как и встречали.

Но жизнь, как всегда, была твёрже.

Прямо на нас по безлюдной дороге надвигалась тёмная масса.

Чёрный немецкий танк, визжа ржавыми гусеницами, ехал по русской земле. И сквозь броню на башне, дрожа, светила какая-то звезда.

Часть дульного тормоза была сколота, но танк всё же имел грозный вид.

Фыркнув, он встал, не доехав до нас метров десять.

Из верхнего люка сначала вылез один, а потом, по очереди, ещё три танкиста.

Они построились слева от гусеницы. Мы тоже вышли, встав по обе стороны от «Нивы».

Старший, безрукий мальчик в чёрной форме, старательно печатая шаг, подошёл к Ивану Павловичу, безошибочно выбрав его среди нас.

— Господин младший сержант! Лейтенант Отто Бранд, пятьсот второй тяжёлый танковый батальон вермахта. Следую с экипажем домой, не могу вырваться, прошу указаний.

— А почему четверо? — хмуро спросил Палыч. Лейтенант вытянулся ещё больше — он тянулся, как тень от столба. Но тени у него, собственно, не было. Только пустой рукав бился на ночном ветру.

— Пятый — выжил, господин младший сержант.

— Понял. Дайте карту.

В свете фар они наклонились над картой. Экипаж не изменил строя, и молча глядел на своих и чужих.

Танк дрожал беззвучно, но пахло от него не соляром, а тиной и тоской.

— Всё, — Палыч распрямился. — Валите. И держите Полярную звезду справа, конечно.

Лейтенант козырнул, и немцы полезли на броню.

Танк просел назад и дёрнул хоботом. Моторная часть окуталась белым, похожим на туман, дымом, и танк, уходя вправо, начал набирать скорость.

Евсюков выкинул свой окурок, а Палыч свой аккуратно забычковал и спрятал в карман.

— Что смотришь-то? Это, видать, головановские. — сказал Палыч. — Нечего им тут болтаться, непорядок. Пора им домой. И так бывает, да.

— Давай-давай, — дёрнул меня за рукав Евсюков, сам, кажется, не очень уверенно себя чувствовавший.

Но наша «Нива» закашляла и заглохла. Мы долго и муторно заводили её, и сумели продолжить путь только на рассвете, когда сквозь сосны пробило розовым и жёлтым.

— Сегодня — День Победы, — сказал я невпопад.

— Ты не говори так, — сказал Евсюков. — Мы так не говорим. — Завтра у нас будет 9 мая. У нас Дня Победы нет, потому как война кончается только тогда, когда похоронен последний солдат.

— А, почитай, пока у нас никакой Победы и нет, — подытожил Иван Палыч. — Но водки сегодня выпьем несомненно, что ж не выпить?

И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.

Извините, если кого обидел.

09 мая 2015

История про то, что два раза не вставать (2015-05-15)

Только что мне перепоказали фильм Хуциева «Июльский дождь».

С ним, с этим фильмом, очень интересная история.

Часто говорят, что современного зрителя в нём стали захватывать не сюжет, а съёмки Москвы шестидесятых годов прошлого века, ставшие антикварными.

Исчезнувшие улицы и дома, причудливые магазины и киоски, другие люди.

Но только ещё интереснее в этой картине 1966 года, что она послесловие к фильму «Застава Ильича» (1964).

Про «Заставу Ильича» (и её вариант 1965 года «Мне двадцать лет») написано довольно много, история «Июльского дождя» описана куда скромнее, хотя его сравнивают с французской «Новой волной», и вообще много с чем сравнивают. Нет, довольно хорошо известно, что после выхода фильма в газете «Советская культура» было напечатано «Открытое письмо к режиссёру Марлену Хуциеву», где картину ругали — не так, конечно, как ругали картины лет за пятнадцать до этого, но всё же ругали в стиле «установочной статьи».

То есть, с последующими оргвыводами и прочими неприятностями.

Герои нетипичны, фильм растянутый и унылый, ну и «Слабость и <…> мелочность драматургии сценария вы пытались скрыть режиссерскими изысками».

При этом драматургия в фильме как раз очень интересна и сложна.

То есть, я вовсе не хочу всю эту конструкцию защищать — теперь уже непонятно от кого и перед кем, а только хочу сказать, что чрезвычайно интересно, как это всё сделано. Как склеен этот многослойный пирог, что там происходит, и как передаётся от кадра к кадру действие.

Дело в том, что это как бы последний фильм «оттепели» (в соревновании за этот титул участвует много картин, но, тем не менее, «Июльский дождь» — самая известная).

Среди прочего, в фильме все мотивы повторены — история одной любви оттенена историей другой любви, телефонной. Одни персонажи — другими.

И наконец, Хуциев там показывает две сцены посиделок — одни, как мы бы сказали недавно, в «хипстерской» квартире, где гости сидят на тахте и поют под гитару на кухне; и второй — где часть тех же персонажей приехала на шашлыки в лес.

Они приехали туда на машинах, а это знак немаловажный — для того, конечно, времени.

И понятно, что в первой сцене хипстеры хоть и бестолковы, но искренни. А вот потом они, сдавшиеся судьбе, но накормленные, сидят у костра и перспектив у них нет. Только уверенность в завтрашнем дне.

Бард, что пел на кухне, в лесу петь не может — он там, удивительным образом, как птичка в клетке (метафора).

У этого костра они играют в «пти жё», аналог того, что описано Достоевским в известном романе, только вспоминают они не самый гадкий поступок, а самый страшный.

И режиссёр со сценаристом делают знак: «Вот посмотрите, эти новые люди в компании, успешные, со своими заграничными командировками, считают самым страшным событием своей жизни, что у них сломалась машина по дороге на дипломатический приём».

И тут же это побивается гитарным человеком, который, когда до него до него доходит очередь рассказывать, сообщает: «Однажды я пролежал четыре дня в кустах зарослях сирени. Только было одно маленькое неудобство — кругом были их танки, а впереди — наше минное поле. А сирень была крупная, вот такие грозди болтались в прицеле. С тех пор я не люблю запах сирени. А заодно и черёмухи».

Ну и зрителю становится понятно, что бард-фронтовик своей духовностью побивает всех этих дипломатов и успешных учёных.

Под конец этого фильма Визбор обнимается с однополчанами у колонн Большого театра, а