Внизу хлопнула входная дверь.

* * *

Ларш ворвался в комнату, скудно освещенную единственным светильником, — и остановился на пороге.

На полу — мертвец с раной в груди. Второй человек, явно умирая, из последних сил тянулся к нему, Ларшу. Слова срывались с его губ вместе с кровью:

— На чердаке… убей… У него браслеты… и перстень…

Ларш понял, что для умирающего он — последняя надежда, орудие мести. И еще он понял, что на чердаке — убийца.

Молодой Спрут был без меча. Он ведь гостил на пиру — а потом события завертелись так стремительно, что некогда было сходить за оружием. А враг, что таился наверху, наверняка был вооружен.

Выйти из дому, кликнуть стражу?

Докричишься, как же…

А вдруг на чердаке никого нет? Вдруг преступник удрал по крыше?

Эта возможность испугала юношу больше, чем мысль о вооруженном злодее. Подхватив светильник, он ринулся к лестнице.

Но не успел даже забраться на чердак: на него сверху обрушилось что-то тяжелое, яростное. Светильник, выбитый из рук, запрыгал по ступенькам и погас, а за ним по лестнице покатился барахтающийся живой ком. В наступившем мраке Ларш попытался удержать врага, но тот вырвался. Противники вскочили на ноги одновременно. Убийца кинулся к выходу, но замешкался — споткнулся, судя по злому вскрику. Стражник настиг его в дверях, и враги снова сцепились.

А умирающий мужчина во тьме выдавил свои последние в жизни слова:

— Он… к морю… на корабль…

И захлебнулся кровью.

Ларш держал убийцу за обе руки, держал неудобно и ненадежно. Враг вырвал левую руку, оставив в ладони Ларша что-то гладкое и твердое, и ударил стражника в правый бок, по недавней ране. От боли Ларш вскрикнул и ослабил хватку. Убийца выдернул из захвата правую руку и выскочил за дверь.

Ларш потерял несколько мгновений, приходя в себя от боли. Затем тоже выбежал на крыльцо, в поток лунного света.

Впереди перемахнула через забор темная фигура.

Ларш сбежал с крыльца и бросился следом. На ходу он бросил короткий взгляд на добычу, которую держал в руке. Да, кожаная полоса с бисерным плетением, завязки оборваны. Узор разглядывать было некогда, но Спрут и так знал, что увидел бы…

У забора он задержался еще на мгновение: сунул браслет за голенище сапога. Подтянулся на руках, вскарабкался на забор. Увидел удирающую по улочке фигуру. Спрыгнул с забора и бросился в погоню.

* * *

— Ну, ба-абушка!..

— Заладила — «ба-абушка»! Дешево собираешься купить старую Вьямру — за пару ласковых словечек!.. Да, у тебя, похоже, сломаны два ребра.

Обнаженная девушка лежала на кровати. Старуха, хмурясь, ощупывала ее тело, покрытое синяками и кровоподтеками.

— Да, больно… Ой, бабушка, неужели я останусь на всю жизнь кривобокой?

— Не того боишься, дура. Лучше подумай: много ли той жизни тебе останется, когда я вышвырну тебя за порог и велю убираться прочь? Такое дело загубила, хамса бестолковая!

— Ох, бабушка…

— Что — «бабушка»? Ты начала глупо и закончила глупо! Ну, хорошо, воспользовалась ты случаем, нацарапала письмо вместо той неграмотной актрисульки. Вместо отказа написала, что она придет на свидание. Ну, спела ты колыбельную этой дурочке, сманила из чулана парик…

— Да-да, у нас фигура одинаковая, глаза…

— Девица эта, которая тебе мешала… отправила ты ее к циркачам, велела спрятать. А почему — не в море, а? С камнем на шее? Мертвые, знаешь, безопаснее.

В ответ — виноватое молчание… Ну, тут все ясно. Пожалела подружку свою театральную. Молода еще, сердечко не звериное…

— Ладно. Сманила ты у Хранителя перстень. А подумала, кому урожай сосватать?

— У меня же родная бабушка — королева скупщиков краденого!

— Угу. Ты мне еще слона из Наррабанских Хором приведи и попроси на него покупателя сыскать. Срочно и тайно… Ладно, сосватала я перстенек человеку с полными сотами… Так какого же демона ты поперлась на встречу с ним без охраны, побери тебя Серая Старуха?

— Я… мне показалось, что этот лысый дурень все испортит.

— Врешь. Хотела все проглотить и смыться.

— Да что ты, бабушка…

— Замолчи, паскуда. Ну, и чего ты добилась? Что сейчас у тебя на руках, перстень или деньги?.. Куча неприятностей у тебя на руках. Ты потеряла работу в театре. Тебя наверняка ищут по всему Аршмиру. И ради чего?.. Ладно, не отвечай. Еще раз скажешь «ба-абушка» — задушу своими руками.

Эртала притихла. Если Вьямра Юркая Кошка говорит «задушу» — это не для украшения речи.

А старуха отвернулась к окну, чтобы скрыть гордую, счастливую улыбку, которая поневоле растягивала губы.

Девчонка не захотела делиться добычей? Еще бы! Кровь Вьямры. Внученька вся в нее.

Опыта пока маловато. С возрастом поймет, что иногда выгоднее делиться, чтобы не потерять все.

Но лихость… но умение рискнуть… но смекалка… Как добыла перстень — изящно, нагло! А как ухитрилась подсыпать той актрисе сонное зелье! На сцене, среди толпы, да еще и вино разливала не она. Ловка девица, ловка!

А когда под утро уже вернулась в театр — догадалась не просто прикинуться спящей, а зелья хлебнуть, чтоб уж точно никто не усомнился: спит бедняжка, опоили ее злодеи…

Вьямра согнала с лица улыбку и обернулась к испуганной внучке — суровая, жесткая:

— Ты посмела обмануть меня. Чужому человеку за это бы не жить. Но я дам тебе еще одну попытку. Последнюю. У тебя будет лекарь, умелый и неболтливый. А потом тебе будет убежище от розысков… Никому не хвалилась, что ты моя внучка?

— Я что — медуза безмозглая?!

— Сейчас ты вот именно медуза безмозглая. Но я сделаю из тебя воровку, каких и на свете больше нет.

— Бабушка, милая…

Вьямра знала, на что идет. Знала: эта юная хищница возьмет у нее все, чему стоит научиться, а потом уйдет, не обернувшись даже, как ушла прежде, в детстве.

Но почему-то это показалось старухе достойной целью жизни: вырастить новую Вьямру. Более удачливую, более ловкую. Вьямру, которая достигнет в жизни большего, чем скупка краденого в портовом городе.

Вырастить свое бессмертие.

* * *

Кому подыгрывала луна в этой безумной гонке? Она светила Ларшу, показывая вдали убегающего врага: вот он! Сворачивает в глухие проулки, перемахивает низкие заборчики, пересекает спящие дворы! Лови его, хватай!

Но она же, коварная, набросила на прибрежные трущобы сеть теней, укрывая в ней бегущего убийцу.

И беглецу, и преследователю казалось, что город опустел. На самом деле домишки подглядывали за погоней сквозь щели ставен, редкие запоздалые прохожие жались к заборам.