они вошли. Не давая сказать вошедшим ни слова, он на хорошем американизированном английском, с явно нью-йоркским акцентом, что говорило о его длительной работе при ооновской миссии, произнес негромко, но подчеркнуто безразлично:

— Если не ошибаюсь, то вы прибыли для вручения ноты протеста?

— Yes, — коротко и надменно кивнул посол, выслушав перевод вопроса.

— Господа, прошу вас обождать минуту, пока я доложу о вашем прибытии.

Посол величаво кивнул, соглашаясь на небольшую отсрочку. Секретарь моментально скрылся за дверью обделанной светло-бежевой кожей. На месте у двери, где должна была находиться табличка с фамилией хозяина кабинета, светлым пятном выделялось пустое место. Губы посла тронула легкая усмешка. «Пятый день в кресле министра сидит новый человек, а эти русские все еще не удосужились прикрепить новую табличку. Северные медведи, как всегда, никуда особо не торопятся. Хотя, говорят, что при нужде, медведь на коротких дистанциях может обогнать даже автомобиль» — размышлял мистер Хантсман, уставившись в закрытую дверь кабинета. Не успел посол основательно додумать эту мысль, как дверь вновь отворилась и секретарь, придерживая ее за позолоченную ручку в виде львиной морды, с торжественной ноткой в голосе возвестил:

— Господа! Прошу вас, проходите. Министр иностранных дел Российской Федерации готова вас принять.

Сопровождающие делегацию остались на месте, а троица последовала за секретарем, который уже открывал перед ними еще одну дверь, ведущую непосредственно в кабинет. Последний раз посол переступал этот порог в марте восемнадцатого года, когда вручал ноту протеста по поводу отравления Скрипулей. Поэтому ему было интересно узнать, что поменялось в обстановке кабинета за два с небольшим года. Войдя вслед за секретарем, он беглым, но, тем не менее, цепким взглядом окинул роскошные апартаменты, доставшиеся в наследство новому министру от своего трагически погибшего предшественника. Вроде бы ничего не поменялось с тех пор. Все тот же мягкий полумрак от задернутых штор, разбавленный неярко горевшими лампочками, стилизованными под средневековые шандалы. Мягкий и длинный ворс напольного ковра, позолоченная мебель в стиле позднего барокко и дубовые панели, в рост человека окаймлявшие весь периметр обширного кабинета дополняли антураж. Каждая деталь подчеркивала преемственность и незыблемость имперской власти.

— Господин Чрезвычайный и Полномочный посол Соединенных Штатов Америки Джон Рид Хаусман с сопровождающими его лицами, прибыл для вручения официальной невербальной ноты протеста правительству Российской Федерации от имени и по поручению Государственного департамента! — торжественно и громко произнес секретарь, отрекомендовав прибывших и обозначив повестку их визита. После этой выспоренной тирады он отошел в сторону, открывая послу обзор. От широкого стола ему навстречу поднялась Хазарова, одетая в костюм ярко синего цвета. Обычно распущенные волосы она на этот раз забрала в скромный «хвостик». Сидевший с внешнего края стола лысоватый и с солидным брюшком человек средних лет тоже поднялся с приставного стула, приветствуя тем самым вошедших. При виде гостей Мария Владимировна заулыбалась своей фирменной улыбкой и, выйдя из-за стола, сделала несколько шагов навстречу, всем своим видом излучая радушие и гостеприимство, будто увидела не посла, вручающего ноту, а горячо любимого и богатого дядюшку. Однако соблюдая дипломатический этикет, не бросилась ему на шею, как испуганно предположил посол, а остановилась на некотором расстоянии от него. Лысоватый, меж тем, отошел к окну, и там скрестив руки на груди, замер в позе ожидания.

— Мистер Хаусман, я очень рада вашему визиту, — сияя металлокерамической улыбкой на разрумянившемся лице, произнесла она, — поэтому позвольте поприветствовать вас в стенах этого кабинета, где вы всегда будете желанным моим гостем, — тонко намекнула она на то, что у посла теперь будет много поводов для посещений.

Правила дипломатических приемов подобного рода предписывали ей говорить исключительно на русском языке, несмотря на то, что английским разговорным она владела блестяще. Но прибывшая с послом переводчица хорошо знала свое дело, шустро переводя негромким голосом приветствие новоиспеченной министрессы. Приосанившись еще больше и натянув на лицо суровое и надменное выражение, посол, слегка запрокинув голову, заученным голосом ответил радушной хозяйке, как бы сразу ставя ее на место:

— Госпожа министр! По поручению Государственного Департамента Соединенных Штатов Америки я вынужден вручить вам сразу три ноты протеста, в связи с недопустимыми действиями российской стороны.

— Ого! — невольно вырвалось у министра совсем не дипломатичное междометие. — Сразу три? Небывалый в практике случай. Но я вам благодарна.

— За что?! — сразу сбился с первоначальной установки посол.

— За бережное отношение к моему времени, дефицит которого я постоянно ощущаю последние дни, — уже без улыбки пояснила она.

— И все-таки, разрешите мне продолжить начатое дело, — почти перебил он ее.

— Да-да, разумеется. Я вас внимательно слушаю, — сухо позволила Хазарова продолжить послу выражать протест и ожидаемые обвинения.

— Первая нота касается грубого нарушения Российской Федерацией Парижской Конвенции о запрещении разработки, производства, накопления и применения химического оружия и о его уничтожении. Факты грубого нарушения Россией норм Конвенции, имеющиеся в нашем распоряжении, не дают поводов сомневаться в этом.

Пока переводчица бойко тараторила по-русски, он повернул голову к помощнику и сделал повелительный жест рукой. Помощник тут же раскрыл папку, которую держал в руках и, достав оттуда первый листок, протянул его шефу. Тот принял ноту и не глядя передал ее Хазаровой. Мария Владимировна бегло пробежала глазами по строчкам ноты, а затем, не отрываясь от бумаги произнесла:

— Что ж вы, господин посол, так припозднились с нотой? Ваши европейские коллеги оказались гораздо проворнее и уже с утра снабдили меня целой кучей подобных бумаг, — кивнула она в сторону журнального столика, где целой кипой лежали папки, видимо с нотами протеста.

В ответ на это, Хаусман только передернул плечами. Хазарова, закончив читать ноту, полуобернулась к столу и положила листок на его край. Затем строго выпрямившись, произнесла отчужденным голосом:

— Я вас слушаю, господин посол. Продолжайте.

— Моя вторая нота неразрывно связана с первой. И она касается нарушения Российской Федерацией норм Женевского Протокола о запрещении применения на войне удушливых, ядовитых или других подобных газов и бактериологических средств от 17 июня 1925 года.

Опять кивок в сторону сопровождающего и очередной листок с текстом ноты вновь оказывается в руках у российского министра.

— Не торопится ли Госдепартамент с нотами? Ведь, насколько мне известно, ОЗХО еще не дала своего официального заключения о принадлежности отравляющих веществ, примененных против жителей Волновахи.

— Вы ошибаетесь, госпожа министр, — позволил себе осклабиться Джон Хаусман. — Ваши сведения не поспевают за событиями. Полчаса назад ОЗХО выпустила официальный пресс-релиз с заключением об идентичности примененного отравляющего средства с тем, которым располагает до сих пор Россия, в нарушение Конвенции.

— А-а-а, — протянула Хазарова в деланной задумчивости. — Стало быть, свою ноту протеста вы писали, уже находясь