думали, он уронит их в воду. И они еще смеют за спиной называть его Байбаком? Сейчас он им всем покажет, кто такой Великий Байсар!

Повернувшись к своим соплеменикам, он снял с богатого пояса любимое оружие – булаву с тяжелым граненым набалдашником из бронзы – и крутанул над головой.

– И-и-и-и-йех!

Его широкое скуластое лицо с полосками жидких усов по углам рта светилось от радости, узковатые глаза сверкали. Верблюд, освободившись от всадника, потрусил в сторону и, остановившись возле куста близ ручья, принялся обрывать с него ветки.

Где же тот жалкий суслик, которого надо убить? Байсар величаво глянул в сторону русов… и глаза его сами собой округлились, а рука с булавой опустилась. За последние лет десять-двенадцать он привык смотреть на всякого встречного сверху вниз, но сейчас к нему приближался… приближался шайтан в человеческом облике. Байсар заморгал. Усал тесел![36] Мерещится? Местные духи шалят? Здесь какой-то обман, морок, туман, из-за чего обычный человек кажется… ростом чуть ли не с верблюда. И чем ближе рус подходил, тем выше казался.

Вот он встал в нескольких шагах перед Байсаром и сбросил с плеча щит – больше двери иной ёрту, круглый, ярко-красный, как закатное солнце, с изображением черной птицы-кречета, падающей на добычу. На огромном человеке были высокий островерхий шлем с золочеными накладками, зрительно делавший бойца еще выше, длинная, до колен, кольчуга, сарацинский пояс с золотыми накладками с бирюзой, на шее железное кольцо, сплошь унизанное перстнями, больше золотыми, но и серебряными тоже. На ногах доспехов не было, только синие шаровары и красные сапоги – на этих сапогах на миг остановился завистливый взгляд Байсара. Но тут он наконец взглянул противнику в лицо… и прикусил губу изнутри, чтобы не выдать своих чувств. Ужасное лицо! Лицо шайтана! Длинное, узкое, с большими, широко открытыми глазами – у людей таких не бывает. Густые брови – будто шкуры черных бобров, длинный, много раз сломанный нос, а в русой бороде видна кривая ухмылка, будто трещина в склоне горы. Глаза были не черные, как пристало бы шайтану, а темно-голубые, цвета неба в начале заката, и это показалось гнусным обманом – не может быть у шайтана таких глаз!

И еще он смотрел на Байсара сверху вниз! Не привыкший ни к чему такому, даже не предполагавший, что это возможно, Байсар онемел, как в страшном сне. Дотоле не знавший страха, паттар не понимал, откуда эти невидимые путы на душе и теле. Колдовство! Этот шайтан обездвижил его чарами!

Но сама эта кривая усмешка и вызов в блестящих глазах шайтана помогли Байсару прийти в себя.

– Кто бы ты ни был – я убью тебя! – выкрикнул он.

Поначалу собственный голос показался странно тонким и зажатым, и это тоже помогло ему опомниться. Теперь он стал слышать изумленные, возмущенные крики позади – прочие буртасы тоже не ждали, что найдется человек больше Байбака, и это даже показалось им нечестным.

Слов его русский шайтан не понял, но догадаться об их смысле было нетрудно. Вмиг в его руке оказался меч – такой же огромный, как он сам.

Но буртас уже прыгнул вперед – с проворством, неожиданным для его грузного тела. Взметнулась булава, норовя ударить чужаку в висок. Такой удар смял бы любой шлем, но это был обманный выпад – булава тут же упала, метя в колено. Однако огромный рус легко отпрыгнул и тут же ответил хлестким ударом по глазам. Байсар отшатнулся, пригибая голову, и конец клинка лишь скользнул по шлему, не причинив вреда, но рус тут же присел и, используя вес разогнавшегося по кругу клинка, вновь рубанул, теперь понизу. Байсар поддернул ногу, принимая удар на понож, и врезал булавой. Рус подставил щит; появилась вмятина, но не более: щит, собранный из кленовых досок и обтянутый двумя слоями кожи, был очень прочным. Великан-рус выпрямился и тоже ударил сверху вниз. Сверкающее лезвие разрубило край степного щита, снесло прутья и кожу и скрежетнуло по наплечнику. Не зря говорят, что мечи русов рубят даже железо, а у этого великана клинок, видать, из тех, за какие платят по тысяче египетских динаров!

* * *

Противники разошлись и закружили, вновь примериваясь друг к другу. Амунд бился расчетливо. Толмач назвал имя толстяка, но он его сразу забыл и про себя звал противника Хомячьей Мордой. В своем пластинчатом доспехе тот напоминал вставшую на толстые кривые ноги бочку, но тем не менее оказался быстр и булава в его руке летала как перышко. В щите уже пара досок была сломана. Но длина рук и ног, вместе с более длинным оружием, давала Амунду известное преимущество. Он наносил удары и тут же отступал, уворачивался от более тяжелого противника, надеясь его измотать. В таком железе долго не поскачешь.

Буртасский щит уже напоминал пучок изрубленных прутьев – против русских щитов хазарские, рассчитанные больше на конный бой, никуда не годятся. Вот Хомячья Морда замешкался, пытаясь немного отдышаться на ходу – не привык к долгим поединкам, обычно победа давалась ему быстрее. Поднял левую руку, прикрываясь, и не сумел слить очередной удар. Острое лезвие Ётуна просекло щит насквозь и задело руку, кровь брызнула на набедренник доспеха.

Но обрадоваться Амунд не успел. Вместо того чтобы отпрянуть, буртас шагнул вперед, сближаясь, и ударил булавой наотмашь – князь плеснецкий едва успел вскинуть собственный щит, прикрывая голову. В ушах зазвенело от страшного удара, заныло левое запястье.

Поединщики сошлись грудь в грудь. Буртас вновь ударил булавой, на этот раз в ноги. К счастью, малое расстояние помешало – удар пришелся по Амундовой голени не граненым навершием, а лишь древком. Качнув левым плечом, Амунд впечатал край своего тяжелого щита Хомячьей Морде в голову. Жаль, размахнуться толком не было места, но тот все равно отшатнулся. Амунд ударил мечом, метя под колено; клинок скрежетнул по стали поножа, но достал и по мягкому.

И тут Хомячья Морда удивил. Вместо того чтобы ответить ударом на удар, он вдруг выронил щит, пригнулся и скользнул вперед. Клинок лишь хлестнул его по железной спине, а через миг крепкие руки ухватили Амунда под колени, рванули – перед глазами мелькнуло небо, и Амунд шмякнулся спиной об землю.

Оружия при этом Амунд не выпустил и сумел прикрыться щитом от удара сверху: коварный буртас не потерял булавы, она осталась висеть в петле на запястье. Теперь он ударил ею во всю силу и наконец проломил Амундов щит насквозь. Дернул на себя засевшее в щепках