на улицу. Подыши свежим воздухом. Я сейчас приду.

Кирпичная стена холодила спину, но солнце согревало лицо, глаза болели. Щурясь, Мэриен приняла у Рут чашку. Горький кофе раздражал рот, но был очень горячий.

– Что с тобой происходит? – спросила Рут. – Ты такая странная.

– Что ты здесь делаешь? – спросила в свою очередь Мэриен.

Рут, похоже, решила не давить и ответила:

– Перегоняю, что же еще? Похоже, они думают, я неплохо справляюсь, поскольку больше не занимаюсь ничем. Изредка гоняю «моты», ура. Что бы делала мобилизация, если бы не этот захудалый биплан? Но на следующей неделе наконец возвращаюсь в Уайт Уолтем. Мы снова будем вместе. – Последние слова она произнесла с деланой радостью.

– Я тогда уже могу уехать.

Рут полезла в карман за сигаретами и, закурив, сказала:

– Похоже, мы вошли в антифазу.

Мэриен заметила аэроплан, стоявший у ангара.

– Меня, наверное, скоро откомандируют. Я только прилетела на первом «спите».

– Который синий? И как?

Придя в себя, Мэриен обнаружила, что штопором идет вниз, а вертушка из полей и живых изгородей слилась в одно пятно.

– Как все и говорят.

– Божественно?

– Более или менее.

– Умираю от зависти.

С минуту они молчали. Кофе и богатый кислородом воздух чуть ослабили головную боль, хотя сигарета Рут нет.

– Если бы ты написала, я бы сообщила тебе, что Эдди уже здесь, на инструктаже в Бовингдоне, – добавила Рут.

– Правда?

– Правда. – Вспомнив отстраненность Мэриен, Рут попрохладнела.

– Рада за тебя.

Мэриен знала, что в голосе радости не было совсем. Она никогда не испытывала такой ревности, такой остроты ее жала.

Далекий двигатель гундосо запел единственную ноту, усилившуюся по мере приближения. Появившийся «спитфайр» выровнялся, сел.

– Мой пассажир, – сказала Рут. – Пора идти. – Она потушила сигарету о кирпичную стену и положила окурок в карман. – Увидимся, Грейвз. – И пошла прочь.

– Рут, – позвала Мэриен.

Та обернулась. Все, что Мэриен собиралась сказать, застряло в горле.

– Увидимся.

Рут, кажется, совсем пала духом. Мэриен видела ее печаль, которой не понимала.

– Ну да, – кивнула она.

Прежде чем Рут перебросили в Уайт Уолтем, Мэриен перевели в шестой отряд авиатранспортной службы в Рэтклиффе. Ей опять стало легче, и она так и не написала подруге.

Отдайся страсти

ШЕСТНАДЦАТОЕ

– Мы готовы снимать! – кричал Барт. – Настроились! Никаких разговоров, пожалуйста! Тишина, пожалуйста. Звук есть. Камера. Смотрим объектив, проверяем все еще раз. Прекратите всякую работу, прекратите разговоры. Смотрим последний раз. Актеры – пошли!

Жизнь полна звуков, а съемки – тишины. Мы снимали в музыкальном ретроклубе в центре Лос-Анджелеса, большом помещении с галереей, оформленном под лондонский ночной клуб военного времени. Статистов распределили так, чтобы зал казался забитым, и они, бесшумно двигаясь во вращающихся лучах прожекторов, делали вид, будто болтают и смеются, и страшно прели в своих костюмах, поскольку кондиционеры произвели бы слишком много шума. Массовка танцевала в тишине, оркестранты в белых пиджаках, выдвигая кулисы тромбонов, притворялись, будто играют, а дирижер дирижировал музыкой, существовавшей только в его крошечных наушниках.

После того как поцелуй с Алексеем взорвал интернет, мне запретили вообще открывать рот. Шивон и наши пиарщики по экстренным ситуациям решили, лучше всего сделать заявление, что я, мол, не комментирую свою личную жизнь, и пусть все крики летят в пустоту.

На улице, по раскаленному добела тротуару, парни в черных футболках толкали грохочущие тележки, заваленные полезной ерундой: катушками изоленты, мотками кабеля, штативами, осветительными стойками, большими квадратами резинового напольного покрытия. Улицу перегородили грузовики и фуры. Вокруг суетились парикмахерши и гримерши, их пояса отяжелели от щеток, зажимов, пульверизаторов и больших нейлоновых мешков, похожих на те, где дрессировщики носят угощения для животных.

Вместе с актером, играющим Эдди, я изгибалась и вертелась вместе с другими изгибающимися и вертящимися парами, которые, если бы в таком клубе танцевала настоящая Мэриен Грейвз, были бы поглощены собственной жизнью, но теперь служили просто массовкой, обязанной наполнить мой мир, чтобы он показался реальным. Вокруг меня ездила камера, над головой смазанной черной луной зависла стрела крана, и мне предстояло запасть на мужа подруги.

– Рут моя подруга, – сказала я Эдди.

– Ее здесь нет, – ответил он. – А я завтра полечу над Германией и, может быть, не вернусь. Ну, что скажешь?

* * *

Если у меня когда и случался полноценный кризис, если я когда по-взрослому, без дураков и теряла самообладание, по крайней мере в голове, так в неделю после Вегаса.

Алексей не отвечал на мои СМС и звонки. Не делал никаких публичных заявлений. В конце концов он прислал мне мейл, где говорилось, что нужно многое уладить, сосредоточиться на семье и он не выйдет на связь как минимум какое-то время.

Мне хотелось разодрать свою жизнь в клочья, отшвырнуть всех, кого я знала, поскольку все, кого я знала, меня разочаровали, выстроить новое существование с нуля. Хотелось выскочить из системы прошлого, из всех цепных реакций. Хотелось стать большим взрывом.

Но я взяла бутылку скотча и пошла к сэру Хьюго. М. Г. провез меня сто футов между нашими воротами, потому что папарацци в конце моей подъездной аллеи буквально поедали друг друга заживо.

– Дорогая, ты становишься токсичным активом, – холодно сказал Хьюго. – Тебе повезло, мы не можем тебя вышвырнуть.

Мы стояли на кухне, он налил два стакана почти до краев.

– В прошлый раз ты говорил, я добавила себе интересности.

– Всему есть предел. Нам нужны женщины, они будут смотреть фильм, а женщины, как правило, не любят тех, кто разрушает семьи. Знаю, нечестно, знаю, виноваты оба, но достается тебе. Мы хотим, чтобы зритель смотрел на тебя и видел Мэриен Грейвз, а не думал о шалаве из таблоидов, которую без конца ловят на том, что она кувыркается направо и налево не с теми мужиками. – Он потянулся чокнуться: – Будем.

Я отпила глоток.

– Если честно, вся эта история с Алексеем… От нее было не уйти.

Меня не остановили бы мелочи вроде достоинства его жены или перспективы полного краха. Как-то в Лос-Анджелесе я видела наклейку на бампере: «Отдайся страсти». Не самый благоразумный совет.

– Оно кончилось?

– Надеюсь, да, но, надеюсь, нет.

Хьюго пронзил меня взглядом:

– Ты что, любишь Алексея Янга? – Я поставила стакан, закрыла лицо руками и кивнула. – Но ведь не с Вегаса?

Хьюго не был идиотом. Я открыла глаза:

– Нет.

– Ну, тогда напоминай себе, что, возможно, ты бы любила его меньше, если бы вы в самом деле соединились, поскольку так всегда все и заканчивается. Испытай все прелести тоски и забудь. Пряности жизни. – Хьюго открыл буфет. – Я бы не прочь чего-нибудь пожевать, а ты? – Он достал пачку галет и банку горчицы. – А юный мистер Файфер? Я думал, там может что-то получиться.

– Я считала, что уже получилось. Потом, что не получилось. Потом, что, может быть, получится, а теперь мне сдается, я разрушила все, что бы там ни могло получиться.

Хьюго намазал горчицу на галету.

– Что ж, оно, пожалуй, и к лучшему. Ради фильма.

Я-то думала, фильм меня спасет, возвысит, как выразился Хьюго, поднимет и унесет прочь. Но я оказалась слишком тяжелая. Я все тянула вниз.

– Как ты думаешь, хороший выйдет фильм? – спросила я.

– Зависит от множества факторов, в том числе от тебя. Но я надеюсь.

– Что я могу сделать?

– К несчастью, не так много, только играть, в идеале офигительно хорошо. И ради бога, не прыгай больше ни к кому в постель. Вообще ни к кому.

– Я играю.

– Я видел отснятый материал. Вполне. Но я все еще вижу тебя, а если честно, ты последняя, кого мне хотелось бы видеть.

– Скажи, как сделать так, чтобы меня не было видно. Пожалуйста.

Хьюго повел рукой:

– Я не могу тебе сказать. И ни разу не верю, что тебе этого хочется. Тебе страшно хочется, чтобы тебя видели. От тебя прямо несет. Ты в ужасе от того, что будет, если на тебя никто не будет смотреть.

– Нет, я хочу исчезнуть. Правда. Хочу, чтобы меня проглотила земля.

– Нет. – Хьюго проглотил кусочек галеты. – Не хочешь. Ты хочешь, чтобы все гадали, куда ты подевалась.

* * *

В ту ночь, может, хватив лишку травки,