районных колхозов, однако решительно отрицал какое-либо сознательное вредительство или участие в антисоветской организации. Остальные подсудимые полностью «признались» в своей контрреволюционной деятельности. Расстреляли всех.

Девятое Ава

Иерусалим в траурном затишье. Согласно Книге пророка Иеремии, разрушение Первого Храма вавилонской армией царя Навуходоносора пришлось на десятое ава, в то время как в Книге Царей говорится о седьмом ава. Мудрецы Талмуда нашли объяснение нестыковке. Вавилоняне вступили в Храм в седьмой день месяца ава и три дня предавались там всяческим бесчинствам. На девятый же день, ближе к сумеркам, они подожгли Храм, и он горел весь десятый день. Так что со времен Мишны именно девятое ава считается днем траура по Первому Храму.

Второй Храм разрушили римляне 10 ава 70-го года. Талмудисты внесли поправку и в эту дату. Поджог, по их мнению, произошел 9-го вечером. А 10-го Второй Храм горел весь день, пока не выгорел дотла.

Мифы-мухлевщики подтасовывают карты.

Вентилятор жужжит во всю мощь, раздувает скомканную простыню.

Анна бормочет: «Васильева душат. Закручивают ремень на шее…».

Арон пытается прижать ее к себе, она отпихивается.

«Стреляй, убери руки…»

— Засни, моя деточка милая, — нашептывает ей на ухо Арон. Что там дальше? Какие-то глазки…

Дыхание выравнивается. «Деточка» засыпает.

Утлое суденышко плывет по простынным волнам, обдуваемым феном. Они с сыном играют в двух капитанов. Кадр из другого кино.

МАДА несет службу и 9 ава. Медбрат в мотоциклетном шлеме и маске берет у обоих мазок из горла и носа, упаковывает палочки с ватой в герметичные пакеты, прилепляет на них наклейки. Ответ — в течение 72 часов.

Арон пробежался взглядом по новостной ленте.

«По состоянию на полдень 9 ава количество подтвержденных случаев составляет 68 769 человек. Прирост за минувшие сутки — 1968 человека. За последние 24 часа было проведено 26 075 тестов».

«Участники протестной акции, начавшейся у дома министра внутренней безопасности Амира Оханы, дошли до 20-го шоссе и перекрыли его сначала в северном, а затем в южном направлении. Поводом для этой акции стало, по словам митингующих, непропорциональное применение силы к участникам протестных акций в Тель-Авиве и Иерусалиме. Одним из организаторов этого пикета стали активисты движения „Черные флаги“».

Только прочел, звонок от старшей сестры:

— Мордехай задержан у дома Амира Оханы. Полицейский искал тебя, я сказала, что ты с ковидом. Короче, куда его девать?

— Мордехая к нам, министра безопасности — в Гиват-Шауль.

— Доктор, хочешь шутить, шути с полицией. Мне отвечай прямо.

— Пусть везет к нам.

— Тогда в «алеф»?

— За что?

— Он снял штаны и показал жопу министру.

— Мы — больница, а не карательный орган. Вкатите ему коктейль. И ни в коем случае не привязывайте к кровати.

— Доктор, мы тебя ждем. Столько навалило тяжелых… Хатиха поправляется?

«Хатиха» — хорошенькая. Так старшая называет Анну.

Арон сказал, что динамика положительная, на днях он выйдет на работу.

«Коктейль» превратит Мордехая в существо с тупым взором и высунутым языком, с которого будет течь слюна. За это он отмстит, как только придет в себя. Побег на свободу закончится плачевно. Его «самость» агрессивна, опасна для общества. Лечить надо болезнь, а не «самость», но как? Агрессивным подавлением.

Кошмарный месяц

Ляля отстранена от работы, оплевана, объявлена врагом. На фотографии, стоящей на ее столе, товарищ Жданов, кажется, вот-вот откроет рот и скажет веское партийное слово в ее защиту. Но пока он молчит, Ляля записывается на прием к секретарю обкома комсомола товарищу Уткину, присланному на подкрепление из Москвы. Оказывается, в ряды ленинградского комсомола проникли оголтелые враги народа. И, как сказано в «Правде», «пользуясь идиотской болезнью политической слепоты ряда руководящих работников из Бюро ЦК ВЛКСМ, они делали свое подлое, грязное дело».

От Уткина она хотела одного: проверки материалов, обвиняющих ее в связях с врагами народа. Увы, Уткин отказал в приеме, видимо, самостраховщики опередили ее и тут.

Самое же жуткое состояло в том, что не одна она несла на себе гнет незаслуженного шельмования. Пошло наступление на Федю. Начальство Пушкинской авиабригады стало относиться с подозрением к старшему политруку РККА, и Ляля сходила с ума от того, что натворила. Но она ничего не натворила и ни в чем не виновата. Сила партии в великой Сталинской правде, и она восторжествует.

«Однако тяжкая моральная травма уже нанесена. И нескоро излечится… Этот кошмарный месяц стоит мне нескольких лет жизни…»

В седле