Прокурор Виппер обратился к свидетелю Махалину с просьбой пояснить, действительно ли Сингаевский употребил выражение «министерская голова». Махалин утвердительно кивнул.

— Да, он сказал, что «это сделала министерская голова Рудзинского».

— Была ли такая фраза произнесена вами? — осведомился прокурор у второго участника очной ставки.

— Шо? — шмыгнул носом Плис и закончил под громкий смех в зале: — Бис его знает, не умею ответить.

Когда заседание суда было прервано до следующего дня, Чаплинский направился к себе, размышляя над тем, что очная ставка ничего не дала. Однако покидавшая заседание публика думала иначе. До ушей прокурора донеслись слова какого-то журналиста, очевидно, приезжего, потому что прокурору не доводилось видеть его раньше: «Видели, как испугался Сингаевский, когда Махалин, словно демон вырос перед его глазами. Уголовник не мог отвести от его своих глаз, полных животного ужаса — ведь он не ожидал увидеть того, кто знает его тайну, похороненную, казалось, на веки». Его собеседник, судя по всему, тоже из пишущей братии, иронически заметил: «Полноте, Владимир Дмитриевич, вы же намедни писали в „Киевской мысли“, что Сингаевский — такое тупое животное, что на его физиономии никаких чувств не отражается». — «То было намедни, а сегодня иное. Учите, батенька, диалектику!»

Не успел прокурор судебной палаты войти в свой кабинет, как к нему ворвались поверенные гражданских истцов Замысловский и Шмаков. Они буквально клокотали от негодования.

— Каков наглец, этот Махалин! — возмущался Замысловский. — У него на физиономии написано, что он платный осведомитель. Я требую, чтобы охранное отделение разоблачило его. Если полиция заявит, что он обыкновенный провокатор, то версии о воровской шайке мгновенно придет конец.

— Заверяю вас, все и так поняли, кто такой Махалин. Вы вашими беспощадными вопросами буквально раздели его перед публикой, — польстил прокурор.

— Да? Что же, кажется, я и в самом деле недурно провел допрос. — Замысловский постепенно успокаивался. — Все-таки следовало бы разоблачить мерзавца вместе с его дружком Караевым. Нельзя не позавидовать энергии еврейских дельцов. Выставить столько лжесвидетелей, раздобыть такое количество сфабрикованных улик! Беда евреев в том, что они ни в чем не знают меры. Мало-мальски опытному юристу сразу бросится в глаза богатство, я бы даже сказал, роскошь улик, которыми обставлена версия о воровской шайке. Все есть, все что угодно. Мотивы? Пожалуйста — кто-то слышал, как мальчик пригрозил своему приятелю полицией. Правда, не удалось найти того, кто слышал, но разве это важно? Дьяконову зачем-то впустили в квартиру в самый разгар преступления. Эта же свидетельница уверяет, будто труп несколько дней находился в квартире, где играли дети, куда заходили посторонние, даже оставались ночевать — ну ни чепуха! А как вам нравится признание закоренелого преступника Сингаевского первому встречному шпику?!

— Ох, сядем мы в лужу со всей воровской шайкой, помяните мое слово, — процедил сквозь обвисшие седые усы Шмаков. — Чеберячка, стервоза, проговоривается. Чует мое сердце, она крепко замешана.

— Согласен, что Чеберячка — это такая особа, за которой много всяких хвостов, — кивнул Замысловский. — Парадокс в том, что поймать за руку ритуальных убийц можно только опровергнув напраслину, возведенную на Веру Чеберяк.

— Этот парадокс медного пятачка не стоит, — заспорил Шмаков. — Почему непременно или Бейлис, или Чеберяк? Почему не Бейлис вместе с Чеберяк? Я считаю их сообщниками. Чеберячка просто запродала мальчишку жидам.

— Да как вы не понимаете, Алексей Семенович… — начал Замысловский, но прокурор прервал их спор вопросом:

— Скажите, вас хорошо охраняют?

— Ходит по пятам какое-то гороховое пальто.

— А вас? — обратился прокурор к Шмакову.

— Меня взялись охранять члены «Двуглавого орла», но я отказался. Ведь все равно убьют, зачем же подвергать опасности молодые жизни.

— Вы так спокойно об этом говорите, — поежился Чаплинский.

— Я же знал, на что иду, когда начал публиковать книги о всемирном еврейском заговоре. Удивительно, что до меня еще не добрались!

Покидая кабинет прокурора, поверенные возобновили спор.

— И Чеберячка и Бейлис… — бубнил Шмаков.

— Не надо ломать общую линию… — убеждал его Замысловский.

Чаплинский вызвал дежурного чиновника и велел разыскать подполковника Иванова. Через полчаса чиновник сообщил, что подполковник в приемной. Иванов выглядел смущенным. Выдержав длинную паузу, Чаплинский осведомился:

— Эта дура-модистка Дьяконова сказала, что ходила к вам. Скажите начистоту, она была вашей осведомительницей?

— Ваше превосходительство, поймите мое положение. Я ученик Зубатова, он учил нас, тогда еще совсем молодых офицеров: «Относитесь к вашим секретным осведомителям, как к замужней женщине, с которой вы имеете интимную связь. Малейшая нескромность навсегда погубит её репутацию».

— Возможно, это относится к приличным дамам. Но девица, которой вы платили за услуги пять рублей! О какой репутации вы толкуете? Я настаиваю!

Жандармский подполковник неохотно ответил:

— Дьяконова не настоящая сотрудница. Она проходила по разряду штучниц.

Прокурор судебной палаты знал, что в полиции «штучниками» называют случайных осведомителей, получающих денежное вознаграждение за каждое отдельное указание.

— По агентурным сведениям, Екатерине Дьяконовой якобы стало известно о виновниках преступления. Я вызывал её несколько раз, платил немного, чтобы развязать ей язык, но толку добился немного. Сначала она невнятно болтала о своих снах, потом ее сведения стали более точными. Однако я подметил, что стоило задать ей новый вопрос, как она начинала плести откровенную чушь, зато в следующий раз отвечала более или менее четко. Новый вопрос, и история повторяется — сначала путается, в следующий раз отвечает без запинки. У меня сложилось впечатление, что ее кто-то натаскивал, но модистка — глуповатая ученица, может лишь повторять вызубренное как попугай.

— Кто же, по вашему мнению, режиссер оперетки с таинственными масками?

— Полагаю, бывший пристав Красовский. Продолжая удачную аналогию с опереткой, сделанную вашим превосходительством, добавлю, что либретто, по многим признакам, состряпано сыщиком. Им же распределены роли актеров. Антрепренером, надо думать, выступает еврейский комитет во главе с присяжным поверенным Марголиным. Комитет заказывает музыку и оплачивает гонорары.

— За сколько иудиных сребреников наняты адвокаты? — поинтересовался прокурор.

— За тридцать. Вернее, тридцать тысяч рублей заплачено Грузенбергу, а Карабчевскому только двадцать пять тысяч рублей. Кроме того, по агентурным данным, Грузенбергу обещана премия в сто тысяч в случае полного оправдания Бейлиса.

— Гм! Своего больше ценят. Сколько заплатили мерзавцу Красовскому?