Мол, Гиппократа славный внук, Чтоб осужденного от мук Нечеловеческих избавить, Придумал новый аппарат, Такой, что всякий будет рад Себя мгновенно обезглавить Нам всем пример — суровый Рим, Мы преклоняемся пред ним, Врагов казнившим без боязни:

И Шапелье, и сам Барнав Сказав «Этот медик прав!»

А уж они-то смыслят в казни.

Он сон забыл, презрел он лень, И вот в один прекрасный день Была сотворена машина Она погубит многих нас, За что получит в добрый час Простое имя — «гильотина»!

Молодые люди засмеялись еще громче. Королю было совсем не весело, но Сюло был одним из самых преданных ему людей, и потому он не хотел, чтобы окружавшие заметили его печаль: сам не понимая, отчего, король почувствовал, как у него сжалось сердце.

— Дорогой господин Сюло! — проговорил король. — Вы нам говорили о двух песнях; крестного отца мы послушали, давайте перейдем к крестной матери.

— Государь! — отвечал Сюло. — Крестная мать сейчас будет иметь честь вам представиться. Итак, вот она — на мотив песни «Париж верен королю».

Наш Гильотен достопочтенный

Любовью движим неизменной

Ко всем согражданам своим;

Обдуманной и сокровенной,

Идеей ценной одержим!

Пора ее поведать им.

Вообразив, что перед ним

Герою благодарный Рим,

Словесный презирая дым,

Наш доктор в своей речи краткой

Как истый друг правопорядка

Равенству пролагая путь,

Идеи раскрывает суть

И в зале криками «Браво»

Глупцы приветствуют его.

Месье! Быть мудрыми должны вы,

Прошу вас выслушать меня

Мы будем к людям справедливы,

Всех одинаково казня.

Сограждан я могу утешить

Жестокостей не будет впредь,

Ведь так бесчеловечно вешать

И так мучительно висеть!

Скажите, много ли в том проку

И справедлив ли будет тот,

Кто, гневом обуян, жестоко

Собрата своего убьет?

Скажите, много ли в том проку?

Но я в беде вас не покину,

Я, изучив немало книг,

Такую изобрел машину,

Что головы лишает вмиг.

Не рад ли будет осужденный

Окончить свой последний путь

Без боли, не издав ни стона

И глазом не успев моргнуть?

Избави всех от маеты,

Падут на шеи с высоты

Удары лезвия тяжелого,

И полетят в корзины головы.

Еще удар, еще один…

Слуга ты, или господин,

Всех уравняет гильотина.

Не день, не месяц и не два

За головою голова

Легко покатится в корзины,

Вот справедливость гильотины!

Вот справедливость гильотины!

— Вот вы смеетесь, господа, — заметил король, — а ведь машина господина Гильотена предназначалась для избавления несчастных осужденных от ужасных мучений! Чего ожидает общество, требуя смерти осужденному? Простого уничтожения человека. Если это уничтожение сопровождается мучениями, как при колесовании, четвертовании, то это уже не акт возмездия, а сведение счетов.

— Государь! А кто сказал вашему величеству, — возразил Сюло, — что все мучения кончаются после того, как отрезана голова? Кто сказал, что жизнь не продолжается в обоих этих обрубках и что умирающий не страдает вдвойне, осознавая свое раздвоение?

— Об этом следовало бы поразмыслить людям знающим, — молвил король. — Должно быть, опыт проводился сегодня утром в Бисетре; никто из вас не присутствовал на этих испытаниях?

— Нет, государь! Нет, нет, нет! — почти в один голос насмешливо воскликнули десятка полтора человек.

— Там был я, государь. — раздался серьезный голос. Король обернулся и узнал доктора Жильбера, который вошел во время спора и, незаметно подойдя, молчал до тех пор, пока король не задал свой вопрос.

— А-а, это вы, доктор? — вздрогнув от неожиданности, спросил король. — Вы были там?

— Да, государь.

— И как прошли испытания?

— Прекрасно в первых двух случаях, государь; однако на третий раз, несмотря на то, что позвоночник был перебит, голову пришлось отрезать ножом.

Раскрыв рот, с блуждающим взором, молодые люди слушали Жильбера.

— Как, государь! Неужели нынче утром казнили трех человек? — изумился Шарль Ламетт, спрашивая, по-видимому, от имени всех присутствовавших.

— Да, господа, — отвечал король. — Правда, все трое были трупами, которых поставил Отель-Дье. И каково ваше мнение, господин Жильбер?

— О чем, государь?

— Об инструменте.

— Государь! Это очевидный прогресс по сравнению с другими используемыми в наше время машинами такого рода; однако происшедшая с третьим трупом неудача доказывает, что эта машина еще требует усовершенствований.

— Как же она устроена? — спросил король, чувствуя, как в нем просыпается механик.

Жильбер попытался растолковать устройство машины, однако из его слов король не смог точно себе представить ее форму.

— Подойдите сюда, доктор! — пригласил он. — Вот здесь на столе есть перья, чернила и бумага… Вы умеете рисовать, я полагаю?

— Да, государь.

— В таком случае, сделайте набросок, я тогда лучше пойму, о чем идет речь.

Молодые дворяне из почтительности не смели без приглашения последовать за королем.

— Подойдите, подойдите, господа! — воскликнул Людовик XVI. — Ведь эти вопросы никого не могут оставить равнодушными.

— Кроме того, — вполголоса заметил Сюло, — как знать, не выпадет ли кому-нибудь из нас честь жениться на мадмуазель Гильотине? Идемте, господа; давайте познакомимся с нашей невестой.

Все последовали за королем и Жильбером и столпились вокруг стола, за который по приглашению короля сел Жильбер, чтобы как можно лучше выполнить рисунок.

Жильбер стал набрасывать машину на листе бумаги, а Людовик XVI пристально за ним следил.

Все было на месте: и платформа, и ведшая на платформу лестница, и два столба, и рычаг, и окошко для головы, и нож в виде полумесяца.

Не успел он закончить эту последнюю деталь, как король его остановил.

— Черт возьми! — воскликнул он. — Ничего нет удивительного в том, что испытания не совсем удались.