Единственным черным пятном на моем безоблачном горизонте была нацистская Германия. В парламенте дебатировался вопрос о призыве на военную службу всех тех, кому было за двадцать, и я не собирался отсиживаться в тылу, если Гитлер осмелится ступить на польскую землю.

Мой первый год в Кембридже прошел успешно, главным образом благодаря моему руководителю Горацию Брадфорду, который вместе со своей женой Викторией считался одним из самых талантливых математиков среди преподавателей университета того времени. По слухам, миссис Брадфорд в свое время была лучшей студенткой и претендовала на премию Вранглера, но, как объяснил ее муж, эта престижная награда не досталась ей только потому, что она была женщиной. Премия была присуждена мужчине, имевшему вторые показатели. Когда об этом узнала моя мать, она покраснела от гнева.

Миссис Брадфорд радовалась за мою мать, получившую степень в Лондонском университете в 1921 году, а вот в Кембридже отказывались признать ее заслуги даже в 1939-м.

В конце своего первого года учебы в университете я, как многие мои однокурсники, подал заявление с просьбой призвать меня в армию, но мой руководитель предложил мне поработать с ним и его женой в новом управлении министерства обороны, занимающемся раскрытием кодов.

Я не раздумывая принял предложение, предвкушая уединенную работу в тихом кабинете где-нибудь в Блетчли-парк по расшифровке германских кодов. При этом мне было несколько неловко за то, что я буду одним из немногих людей в форме, которые получают удовольствие от войны. Отец дал мне денег на покупку подержанного автомобиля, чтобы я мог время от времени приезжать в Лондон и видеться с ним и матерью.

Иногда мне удавалось выкроить часок, чтобы пообедать с ним в министерстве продовольствия. При этом отец неизменно съедал лишь бутерброд с сыром и запивал его стаканом молока, подавая пример остальным своим сотрудникам. «Это, может быть, и поучительно, но только вряд ли помогает поддерживать жизненные силы», — предупредил меня как-то Селвин и добавил, что он заразил своим примером даже министра.

— Но не мистера Черчилля? — поинтересовался я.

— Говорят, что он следующий у него на очереди.

В 1943 году мне было присвоено звание капитана, что явилось признанием заслуг нашего еще не оперившегося управления. Отец был, безусловно, рад, а вот я сожалел, что не мог рассказать родителям о ликовании, охватившем нас, когда мы раскрыли код, используемый командирами германских подводных лодок. До сего дня для меня так и остается загадкой, почему они еще долго продолжали использовать этот ключ после того, как он был раскрыт. С этой мечтой каждого математика мы в конце концов разделались на обороте меню в «Лиона Корнер Хаус» рядом с Пикадилли. Официантка, обслуживавшая наш столик, назвала меня за это вандалом. Я помню, что рассмеялся и решил взять до конца дня отгул, чтобы показаться маме в своей капитанской форме. Мне казалось, что выглядел я в ней шикарно, но, когда она открыла мне входную дверь, я был поражен ее реакцией. Она смотрела на меня так, как будто видела перед собой привидение. Хотя она быстро пришла в себя, эта ее первая реакция, когда она увидела меня в форме, стала еще одним свидетельством существования сложной загадки, которая никогда не выходила у меня из головы.

Еще один намек содержался в последней строке некролога, которому я не придавал значения, пока не обнаружил, что некая миссис Трентам становится наследницей состояния. Само по себе это было небольшое открытие, но, перечитав сообщение, я усвоил, что она являлась дочерью человека по имени сэр Раймонд Хардкасл, а это имя позволяло мне восполнить некоторые пробелы в моих знаниях. Но что удивило меня, так это отсутствовавшее упоминание о Гае Трентаме среди оставшихся родственников.

Иногда я сожалел о том, что имел от рождения склонность к разгадыванию кодов и постижению математических формул. Но каким-то образом слова «бастард», «Трентам», «больница», «капитан Гай», «квартиры», «сэр Раймонд», «это отродье Найджел», «похороны» и бледность матери при виде меня в форме капитана приобретали в моей голове некую линейную зависимость. Однако я понимал, что для правильного решения мне понадобятся дополнительные сведения.

И тогда я неожиданно понял, о ком шла речь, когда маркиза приезжала на чай много лет назад и сообщила матери о том, что была на похоронах Гая. Это, вероятно, были похороны капитана Трентама. Но почему они имели такое значение?

На следующее утро я поднялся безбожно рано и отправился в деревню Ашхерст, где когда-то жила маркиза Уилтширская, — что, по моему заключению, не было простым совпадением. Добравшись до приходской церкви вскоре после шести, я, как и ожидал, не встретил в такой ранний час ни единой живой души в церковном дворе. Прохаживаясь по церковному кладбищу, я всматривался в надписи на надгробьях: Ярдли, Бакстерзы, Фладзы и большое количество Гаркорт-Браунов. Некоторые могилы заросли травой, другие были тщательно ухожены, и на них лежали живые цветы. На секунду я задержался у могилы деда моей крестной матери. Вокруг часовни было захоронено, наверное, около сотни прихожан, но мне не пришлось долго искать тщательно ухоженный семейный склеп Трентамов, находившийся всего в нескольких ярдах от ризницы.

Когда я оказался у самого последнего надгробья, меня прошиб холодный пот.

Гай Трентам, награжденный Военным крестом

1897–1927

после тяжелой и продолжительной болезни

Горько оплакиваемый всей его семьей

Итак, тайна завела меня в тупик, где в могиле лежал человек, который наверняка смог бы ответить на все мои вопросы, будь он жив.

Когда война закончилась, я вернулся в Тринити, где мне предоставили год времени на завершение моей дипломной работы. Хотя пределом мечтаний для моих родителей являлось окончание учебы с высшей премией Вранглера и получение места в аспирантуре Тринити, я считал, что заслуги моего отца перед Букингемским дворцом не должны остаться незамеченными.

Церемония награждения оказалась вдвойне приятной, поскольку на ней моему бывшему наставнику профессору Брадфорду был пожалован графский титул за ту роль, которую он сыграл в области дешифрования кодов, хотя его жена опять осталась ни с чем, как отметила моя мать. Я помню свое негодование в связи с отношением к доктору Брадфорду. Отец, может быть, и сыграл свою роль в решении продовольственной проблемы в стране, но, как заявил Черчилль в палате общин, наша небольшая группа сократила продолжительность войны, по меньшей мере, на один год.

Мы все собрались на чай в «Ритц», и, совершенно естественно, в какой-то момент заговорили о том, какую карьеру я изберу теперь, когда война закончилась. Отдавая должное моему отцу, надо сказать, что он ня разу в жизни не предлагал мне последовать по его стопам и пойти работать в компанию Трумперов, особенно если учесть его страстное желание иметь второго сына, который бы в конечном итоге продолжил его дело. Мне еще раз пришлось убедиться в этом во время моих летних каникул, когда я предлагал свою помощь, видя озабоченность отца и нескрываемое беспокойство матери по поводу будущего компании Трумперов. Но всякий раз ответ был один: «Не стоит беспокоиться, все образуется в конце концов».