бескровного, но все-таки дворцового переворота. И это было в давних традициях Кремля, ибо каждый его новый хозяин приходил к власти путем переворота: Ленин, Сталин, Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко (“контрпереворот стариков“) и, наконец, Горбачев. А накануне смерти Черненко в Кремле было по крайней мере три заговора — горбачевский, романовский и запасной — гришинский: просто сторонники Горбачева опередили его противников.

И как всю свою жизнь до этого сам Горбачев в заговоре Горбачева играл скорее подсобную роль, а главную, решающую, на этот раз — министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко.

Впервые в своей жизни этот старый кремлевский волк решил сам создать “короля" и справился с возложенными им на самого себя обязанностями превосходно. Он и не скрывал, что в этом заговоре был на стороне Горбачева: именно Громыко произнес на пленуме ЦК особого рода речь, импровизированную, страстную, с личными и полемическими обертонами. С кем он спорил? Кого убеждал? Кого необходимо было убеждать на этом пленуме в правильности сделанного лично Громыко выбора, потому что если Горбачева кто и выбирал руководителем страны, то единолично сам Громыко, который придавил любые возражения своим авторитетом кремлевского старожила.

Ведь он был человеком, который участвовал еще в Ялтинской конференции вместе со Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем, и единственным из ее исторических участников, который остался в живых и продолжал стоять на политической вахте, вот уже почти три десятилетия руководя иностранной политикой советской империи. Карьера Громыко началась в тридцатые годы, и он быстро пошел вверх благодаря тому, что во время гигантских партийных чисток Сталин уничтожил заодно и всю ленинскую школу новой советской дипломатии, заменив ее своей, сталинской, верным учеником которой Громыко всегда оставался — в хрущевские времена тайным, а потом все более и более открытым. Вплоть до того, что летом 1984 года именно Громыко был инициатором политической реабилитации своего бывшего шефа 94-летнего Молотова, одного из главных соратников Сталина в его кровавых преступлениях.

Но одно дело восстановить в партии старого и уже безвредного преступника, хотя это и было воспринято в Советском Союзе как еще один знак возвращения сталинской эпохи, а другое — одним силовым, волюнтаристским актом посадить на кремлевский престол нового вождя, взяв на себя личную ответственность за его выбор.

Чем этот выбор был продиктован? Заботой о будущем империи? Представлением о том, каким должен быть советский вождь? Либо поставив на Горбачева — а будем помнить, что выбор у Громыко был невелик — он руководствовался больше личными интересами и брал реванш за былые унижения (особенно при Хрущеве, который его в грош не ставил) и обеспечивал себе с помощью послушного и благодарного протеже спокойную и почетную старость? Не исключено, что, помимо других, Громыко в своей апологии Горбачева убеждал и самого себя в правильности сделанного им выбора.

Не станем пересказывать все эпитеты, которыми Громыко украсил свой панегирик Горбачеву, но укажем зато на страстный личный характер этого представления — Громыко постоянно ссылался на свой собственный опыт: “Я могу лично подтвердить это", “Благодаря моим обязанностям, мне это виднее, чем другим товарищам" и т. д. А так как обязанности Громыко в течение всей его долгой карьеры были ограничены иностранными делами (и его товарищи по партии даже предъявляли ему претензии, что в его речах недостаточно идеологии), то критерии, которые он выставил в качестве главных при выборе Генерального секретаря, тоже были связаны с международными отношениями. И это было удивительно по двум причинам: во-первых, так было в истории партии впервые, во-вторых, международными критериями оценивался деятель, который большую часть своей жизни провел в своем родном краю, занимаясь сельским хозяйством, и весь его международный опыт сводился к нескольким — скорее развлекательным, чем деловым — поездкам за границу в самые последние годы.

Речь Громыко свидетельствовала, однако, о его собственной ограниченности, ибо для Советского Союза в том состоянии экономической, идеологической и демографической деградации, в котором он сейчас находится, первостепенны именно внутренние дела, но никогда в жизни Громыко ими не занимался, да они его и не очень занимали.

Весь вопрос, как прочна власть, доставшаяся Горбачеву из рук министра иностранных дел — случай сам по себе необычный в кремлевской практике.

Кремль в последнее время, как лоно больной женщины, — место, где плод (лидер) надолго не приживается, чему свидетельство два последних выкидыша: Андропов и Черненко. Они, правда, не подходили на роль кремлевских дебютантов по физическим причинам: один по своим болезням, которые, похоже, были усугублены покушением на него; другой по старости, которая сама по себе есть болезнь — неизлечимая и прогрессирующая. Но вспомним такого временщика, как Маленков, который после Сталина был главой правительства меньше двух лет. Вспомним, как буквально чудом удержался у власти Хрущев, когда в 1957 году против него взбунтовались чуть ли не все его коллеги по Политбюро и как спустя еще семь лет он был-таки изгнан из Кремля в результате дворцового переворота.

Борьба за власть в Кремле не кончается со смертью одного вождя и приходом нового. Иногда она с этого только начинается. Разве не удивительно, что в разрез с традицией, “похвальное слово" Громыко не было опубликовано ни в одной советской газете, а только в специальном бюллетене, да и то спустя неделю. И то, что в конце концов шеф Комитета госбезопасности поддержал Горбачева, с одной стороны, было основано на трезвом расчете: скорее суетливым и легко возбудимым, чем энергичным Горбачевым легче управлять, чем самоуверенным и спесивым Романовым, а с другой — является результатом торговой сделки: взамен КГБ получил два дополнительных места в Политбюро и полный контроль над иностранными делами империи.

Согласно достоверным сведениям, Романов оказался менее сговорчивым и, опасаясь ослабления своей в перспективе единоличной власти, шел на меньшие уступки КГБ, что обошлось ему в конечном счете значительно дороже. Боясь уступить часть, он потерял все: не только проиграл Горбачеву, но и лишился даже тех постов, которые у него были — поста члена Политбюро и секретаря ЦК. Официально он был освобожден от обеих должностей по собственной просьбе, которую объяснил плохим состоянием здоровья — очевидный нонсенс, особенно на фоне того предсмертного состояния здоровья Брежнева, Андропова и Черненко, которое не мешало им занимать высшие имперские посты до самой могилы. И хотя истинная причина опалы Романова была секретом Полишинеля и всем было ясно, что он пал в борьбе за власть, его противники не преминули распространить слух о том, что он окончательно спился, — ставший уже традиционным орудием борьбы с Романовым: от истории с разбитым на свадьбе его дочери сервизом императрицы Екатерины