Ясно, что Анастасия была очень одаренной женщиной, которая извлекла многое из своего воспитания (каким бы традиционным оно ни было) и косвенно из того, чему обучался ее брат. Но ко времени написания Дашковой письма к Кэтрин Вильмот Анастасия была сорокапятилетней, страдающей от «разлития желчи» инвалидкой, которая не могла простить матери того, что та уделяла все свое внимание сначала брату, а потом Марте Вильмот[742]. Она демонстрировала «открытую враждебность и ревность» по отношению к Марте, обвиняя ее в том, что та надеялась выйти замуж за Павла и заставляла Дашкову устроить развод сына[743]. Очевидно, заявления Анастасии не были совсем уж надуманы. Дмитрий Бутурлин писал своему дяде Александру Воронцову 1 сентября 1804 года, что Дашкова и ее сын в ссоре и что она хотела бы, чтобы он женился на Марте Вильмот (son Anglaise[744]). Через несколько лет, в 1810 году, Элизабет Морган утверждала, что, если бы Анна Дашкова рано умерла, Дашкова конечно же постаралась бы сделать Марту своей невесткой[745].

Вследствие этого отношения Дашковой с дочерью еще более ухудшились. Растущая взаимная неприязнь матери и дочери выливалась во вспышки гнева, ссоры и скандалы. Анастасия продолжала делать долги, которые мать теперь отказывалась оплачивать. Бесконечные споры и столкновения привели к разрыву всяких контактов между матерью и дочерью. Таким образом, в конце жизни, будучи уверена, что она сделала очень много для своих детей, и публично проповедуя образовательные идеи Просвещения, Дашкова не смогла в «Записках» обратиться к вопросу о том, обеспечила она или нет надлежащее воспитание дочери. В результате жизнь женщины выдающегося ума и положения закончилась личной трагедией, поскольку, несмотря на собственное передовое и либеральное образование, она не смогла признать и учесть индивидуальные особенности своей дочери.

Дашкову отвлекали от работы над «Записками» и другие проблемы — трудности в управлении имениями, трения с польскими чиновниками, плохие дороги, плохая погода, слабое здоровье. Ее беспокоила возможная опухоль в левой груди[746]. С каждым годом она обнаруживала, что остается все меньше и меньше членов семьи, к которым можно было бы обратиться за поддержкой. Старшие сестры умерли — Мария в 1779 году, а Елизавета в 1792-м. Семен продолжал жить в Англии и больше не возвращался в Россию. В 1806 году он оставил дипломатическую службу и его заменил X. А. Ливен. Семен умер в 1832 году в собственном доме на Мэнсфилд-стрит в районе Сент-Джонс-Вуд в Лондоне и был похоронен в церкви Мэрилебон[747]. Дашковой казалось, что у нее остался только Александр, но даже он просил ее не приезжать к нему в имение, пока он не поправит свое здоровье. Она писала Александру, чтобы получить информацию и проверить факты, упоминавшиеся в «Записках». 28 октября 1805 года, почти за месяц до смерти, он ответил на ее вопросы по хронологии исторических событий, произошедших в течение их жизни[748]. Боясь за здоровье матери, Павел скрывал от нее смерть ее брата, которая наступила 3 декабря 1805 года. Павел один с несколькими близкими родственниками присутствовал на скромных и простых похоронах в Андреевском, где Александр был погребен в усадебной церкви недалеко от могилы его друга и товарища Франсуа Лафермьера. Дашкова была убита горем, когда почти через две недели, приехав в Москву 15 декабря, узнала о смерти любимого брата и ближайшего друга.

Это были годы войны в Европе, и вести о битвах и походах достигали Троицкого. Победоносно наступающая армия Франции, страны, которая вдохновляла Дашкову в юности просвещенными идеями свободы, равенства и справедливости, теперь угрожающе приближалась к России. Наполеон разгромил русско-австрийскую армию под Аустерлицем в 1805 году, а в конце октября 1806 года княгиня узнала о победе французов под Йеной над Пруссией, союзницей России. Эти события, как бы они ни были исторически значительны, померкли в сравнении с прибывшей вскоре новостью. 9 января 1807 года, когда Дашкова принимала гостей, она совершенно неожиданно узнала, что ее сын в жару и близок к смерти. Княгиня была в плохих отношениях с Павлом и в течение нескольких лет встречалась с ним лишь в редких случаях. Поэтому она не поверила тому, что услышала, подозревая, что это была попытка их примирить. К несчастью, она больше никогда не увидела сына. 17 января 1807 года пришло известие о его смерти в 44 года в его московском доме на Тверской. Кэтрин Вильмот описала картины горя, когда смерть Павла «превратила дом в склеп»[749]. Даже императрица Елизавета попыталась утешить Дашкову. Она написала княгине, что принимает «искреннее участие» в ее горе и понимает ее, поскольку пережила смерть своего младенца-сына и «была нездорова вследствие удара, нанесенного моему сердцу последним несчастием»[750].

Не желая встречаться с дочерью и подвергаться ее безобразным нападкам, Дашкова не пришла на похороны. Анастасия охраняла гроб брата, не позволяя своим врагам, которые были среди гостей, подходить близко. Марта писала, что Анастасия, «как первое лицо в этой траурной процессии, стояла у самого гроба, но стояла как демон мести, а не как убитая горем сестра своего брата, который был к ней так добр». Анастасия увидела Анну Исленьеву и бросилась к ней. «Не позволяйте этим английским чудовищам приближаться к нему!» — потребовала она[751]. Когда несчастная и скорбящая Дашкова узнала о поведении дочери, она разгневалась и написала Анастасии длинное письмо, в котором лишила ее наследства. Никогда более она не желала выносить истерические сцены и позорные скандалы дочери. Она не могла простить ее возмутительное поведение по отношению к племяннице Татьяне Норовой и Марте Вильмот во время похорон: «Вся церковь была потрясаема бешеным твоим голосом, все были поражены ужасом, видя бесчеловечие, злость и намерение уморить мать слухом сего безбожного исступления; вся Москва с отвращением имя твое поминает».

Она припомнила все зло, сотворенное Анастасией, ее злонамеренную ложь и попытки настроить людей против матери. Дашкова навсегда запретила дочери появляться в ее доме и особо отметила, что даже после ее смерти дочь сможет высказать ей свое уважение только в церкви. Княгиня также написала, что абсолютно отказывается разрешить усыновление незаконных детей ее сына, пока его вдова жива, даже несмотря на то, что Павел был последним мужчиной в семье Дашковых: «Я торжественно повторяю, что сын мой не хотел невозможного, то есть усыновить побочных детей, прижитых при жизни и ныне еще живущей жены его… я также торжественно утверждаю, что он тебе их вверить никогда не хотел и при последней болезни своей просил приятеля своего их взять. Ты хвастаешься, что выпросишь у Государя, чтобы, отступя от закона, ниспровергнул таинство брака по исповеданию нашему освященное; он изволит для твоей прихоти, и удовлетворяя твоему чванству детей незаконных при живой жене — мечта достойна твоего исступления»[752].