– За вас, наши добрые господа, старые и молодые, – сказала Лиза, поднимая свой бокал. – Мы никогда, ни на мгновение не забываем о бесценной для нас вашей любви и заботе.

– Аминь! – воскликнул Маргон. – И хватит речей, а то пища остынет. Большие часы бьют десять; я зверски голоден. – Он сел на место и потянулся к блюду с мясом, дав тем самым сигнал, что можно приступить к еде.

Фрэнк включил стоявший на сервировочном столе плеер – полились чарующие звуки концерта Вивальди – и вернулся к столу.

В Нидек-Пойнт вернулись смех и веселая болтовня. И разгулявшаяся снаружи буря лишь подчеркивала праздничный дух вечеринки. Разговор то становился общим, то разбивался по группам и парам, и все лица были радостны, а все голоса – оживленны.

– А что же в такую ночь делают Лесные джентри? – поинтересовался Фил. Снаружи отчетливо доносились скрипы и стоны старых дубов. Где-то вдалеке с громким треском сломалась большая ветка.

– Я пригласил их на праздник, – ответил Маргон, – по крайней мере, Элтрама, Мару и всех, кого они пожелали бы привести с собой, но они крайне дипломатично сказали мне, что их уже пригласили другие старинные знакомые, обитающие далеко на севере. Поэтому думаю, что сейчас их здесь нет. Но, поскольку у них нет материальных тел и они существуют как стихийные сущности, думаю, что такая буря не может доставить им ничего, кроме удовольствия.

– Но они же вернутся, да? – спросил Стюарт.

– О, не сомневаюсь в этом, – ответил Феликс. – А когда, не скажет никто, кроме них самих. Но здесь не только они одни – не бывает лесов без духов. Тут полно и иных, которых мы не знаем по именам, но и они, если сочтут нужным, вполне могут продемонстрировать свое могущество.

– И они охраняют этот дом? – чуть слышно спросила Лаура.

– Да, – просто сказал Феликс. – Они его охраняют. Но никто из обитающих под этой крышей не должен испытывать ни малейшего опасения на этот счет. Что касается тех, кто замышляет вред для этого дома…

– Но эта ночь не для разговоров о всяких опасностях, тревогах и всяких прочих скучных обыденных вещах, – перебил его Маргон. – Давайте лучше еще раз выпьем. Выпьем за каждого из участников этой прекрасной компании и за всех нас вместе.

Провозглашались один за другим тосты, были съедены дичь и мясо, потом все вместе убрали со стола, и это было сделано так естественно, будто так поступали каждый день, и поставили сыры, свежие фрукты, немыслимо вкусные и красивые шоколадные десерты и разнообразную немецкую выпечку.

В половине двенадцатого Феликс снова поднялся. Все как-то сразу посерьезнели и изготовились к не столь веселым размышлениям. Музыку давно выключили. В камин подбросили новых дров. На столе стояли перед кем кофе, перед кем бренди. Выражение лица Феликса было задумчивым, даже философским, но углы рта приподнимались в знакомой улыбке – как всегда, когда он пребывал в хорошем настроении.

– Итак, умирает очередной год, – провозгласил он, глядя в сторону, – в течение которого мы потеряли Маррока, Фиону и Хелену.

Определенно, он намеревался сказать что-то еще, но тут его перебил Маргон.

– Этой ночью я не стал бы произносить имена тех, кто принес смерть на Модранехт даже ради всего мирового добра, – негромко произнес он. – Но назову их ради тебя, Феликс, если ты того желаешь, и ради любого другого, кто хочет оплакать их.

Феликс печально, но с пониманием улыбнулся ему.

– Что ж, – продолжил Маргон, – давайте в последний раз помянем их имена и помолимся за то, чтобы они попали туда, где обретут покой и понимание.

– Да будет так, – подхватил Тибо, а за ним и Сергей.

– И вы, Филип, простите нас, – сказал Фрэнк.

– Простите вас? – удивился Филип. – За что же мне вас прощать? – Он поднял бокал. – За матерей моей Модранехт и за ту жизнь, которую я ныне обрел. Я не намерен возлагать на кого-либо обвинений в злонамеренности и не стану оскорблять вас благодарностью, но в моей истории открылась новая глава.

Раздались нестройные аплодисменты.

Фил опустошил бокал.

– А теперь за наступающий год и то хорошее, чего мы от него ждем, – сказал Феликс. – За сына Ройбена и за светлые перспективы, которые открываются перед всеми собравшимися здесь. За судьбу и удачу, за то, чтобы они были благосклонны к нам, за то, чтобы из наших сердец никогда не улетучилась память о том, чему мы стали свидетелями во время праздника Йоля, первого Йоля, который мы встретили с нашими новыми сородичами.

Сергей издал обычный свой одобрительный рык и подкинул к потолку бутылку с бренди, Фрэнк забарабанил кулаками по столу и заявил, что высокопарности на сегодня более чем достаточно.

– Стрелки подбираются к полуночи, – сказал он, – умирает еще один год, а перед нами, пусть даже мы и не стареем, всегда лежит множество всяких трудностей и коллизий.

– А уж тебя по части высокопарности никто не переплюнет, – отозвалась, негромко засмеявшись, Беренайси. И тут же рассмеялись едва ли не все – без всякой причины, только из-за хорошего настроения и выпитого спиртного.

– Меня обуревает множество идей, – заявил Феликс, – насчет того, что принесет всем нам новый год.

– Хватит идей! – воскликнул Сергей. – Надо пить, а не думать!

– Ну, а если серьезно? – возразил ему Феликс. – Что мы обязательно должны сделать в новом году, так это поделиться историями наших жизней с новыми братьями и сестрами.

– А вот за это обязательно нужно выпить, – заявил Сергей. – Правда, и ничего, кроме правды.

– А кто произнес слово «правда»? – осведомилась Беренайси.

– Лично я не намерен этой ночью слушать никаких подобных россказней, – сказал Сергей. – А вам, молодежь, лучше всего дождаться, покуда Geliebten Lakaien начнут плести свои сказки о корнях и кронах.

– Вы что же такое хотите сказать? – осведомился Стюарт. – Лично я, черт возьми, хочу узнать чистую правду о том, что было. Правду и ничего, кроме правды!

– А я готов слушать все, что угодно, – сказал Ройбен. Фил кивнул и поднял бокал.

И снова все захохотали, как будто было сказано нечто очень смешное.

Феликс же никак не хотел придать финалу вечеринки серьезную интонацию и то и дело провозглашал тосты, подразнивал Стюарта и обменивался шпильками с Маргоном.

Ройбен давно уже отодвинул свой бокал и теперь потягивал кофе, наслаждаясь резкостью его вкуса и кофеиновой встряской, и сентиментально и влюбленно поглядывал на Лауру. Ее синие глаза были полны жизни, и к ним так шло синее платье, что в Ройбене бурно взыграли эмоции. «Еще семь минут, – думал он, глядя на свои наручные часы, которые показывали точно то же время, что и огромные напольные часы, возвышавшиеся в большом зале, – а потом я схвачу ее в объятия и обниму изо всех сил, а она меня, и ты никогда не забудешь этой ночи, этого Йоля, этой Модранехт, этого года, этого времени, когда началась твоя новая жизнь, а с нею и глубочайшие твои любовь и осмысление».