Адриенн, невысокая, пухлая, в крестьянском платье работы модного кутюрье, двигалась, по словам Уильяма Карлоса Уильямса, «будто по колено в вязкой глине». С ней пришла ее подруга, американка Сильвия Бич. В Париже она была потому же, почему и многие американцы, — не хотелось оставаться в отведенной ей жизни. Ее отец, пресвитерианский священник Сильвестр Бич, был настоятелем пресвитерианской церкви в Принстоне, Нью-Джерси, но перед войной несколько лет жил с семьей в Париже, как директор Американского студенческого центра и проповедник американской церкви. Сильвия рано уехала из семьи, много ездила по Европе и незадолго до конца войны перебралась во Францию. Там она и познакомилась с Адриенн, став завсегдатаем ее библиотеки, а затем и любовницей. В ноябре 1919 года она открыла книжную лавку под озорным названием «Шекспир и компания», на улице Дюпюитрен, 8, а затем перебралась на Одеон, 12, через улицу от лавки Адриенн. Вечер прошел вполне спокойно; Джойс отказывался от всех предложенных вин и даже для пущей гарантии перевернул стакан вверх дном. А Эзра Паунд, чтобы подразнить трезвенника, выстроил перед ним все бутылки и соблазнительно ими позвякивал.

Гости слушали спор между Адриенн и Жюльеном Бенда, который нападал на Валери, Клоделя и Жида, а она пылко отстаивала их. Джойс потихоньку перебрался в другую комнату, к книжным полкам, и что-то уже читал, когда к нему подошла робеющая, но решительная Сильвия Бич.

— Это и есть великий Джеймс Джойс? — спросила она.

— Джеймс Джойс, — ответил он, протягивая руку.

Она рассказала ему, как восхищается его книгами, а он расспросил ее о Париже. Улыбнувшись названию ее лавки, записал адрес в книжечку, которую держал у самых глаз, и пообещал навестить. На следующий день он зашел туда и остался почти на полдня. Она вспоминала, что Джойс был одет в дешевый синий саржевый костюм, черную фетровую шляпу, едва державшуюся на макушке, и очень грязные теннисные туфли. При этом он поигрывал изящной тросточкой, совершенно не вязавшейся со всем остальным. Рассказав о том, каково его положение в Париже, он попросил ее помочь с жильем, и она с радостью согласилась и предложила найти ему учеников. Перед уходом он взял из ее библиотеки «Скачущих к морю».

Сильвия понравилась Джойсу: готовность помочь он всегда принимал благосклонно. Почти все, что узнал о французской литературе нового времени, он узнал от них с Адриенн — когда они рассказывали, Джойс молча слушал и записывал. Высокий, худой, нервный, обремененный множеством забот, он вызывал у них материнские чувства, хотя обе они были младше его. Они звали его между собой прозвищами, которые он сам себе дал, — «Иисус-меланхолик» или «Сутулый Иисус». О нем рассказывалось всем завсегдатаям «Шекспира и компании», он был главным сюжетом любого устного выпуска литературных новостей.

Деньги от Пинкера все не приходили, Куинн тоже не торопился с выплатами за рукопись, и неугомонный Паунд придумал занять герцогиней Мальборо опустевшее место миссис Маккормик. За неделю до этого ее отец, миллионер Вандербильдт, скончался неподалеку в клинике. Паунд, куда менее состоятельный, делился с Джойсом всеми свободными деньгами, и семье как-то удавалось продержаться и даже не голодать. Было нелегко, но Джойс не злился на Париж, как когда-то на Рим, — сюда он приехал уже вождем некоего, еще не вполне сложившегося направления, и это слегка кружило голову. Он шутливо сообщал Станислаусу, что здесь все «отдает Одиссеем»: Анатоль Франс пишет «Циклопа», Жиль Фавр — оперу «Пенелопа», Жан Жироду написал «Эльпенора», а Гийом Аполлинер — сюрреалистическую драму «Груди Тиресия»… «Мадам Цирцея царственно шествует к своему завершению, а я надеюсь вступить в теннисный клуб». На следующий день Паунд отвез его к критику и романисту, сотруднику «Ле пти паризьен» Фрицу Вандерпилю. Джойс, несмотря на умопомрачительные теннисные туфли, показался ему похожим на университетского профессора, но при этом умудрился занять у него сто франков, которых у Фрица тоже не было, но им удачно повстречался более денежный знакомый. Джорджо не остался без подарка на день рождения. Но к завтрашнему полудню от денег не осталось ни сантима, и мрачный Джойс с отвращением перебирал небогатые возможности нового займа, когда в дверь позвонили.

Джон Родкер был постоянным автором «Эгоиста» и увлекался изготовлением книг вручную, на маленьком прессе чуть сложнее гутенберговского. Миссис Родкер надела красный плащ, а женщины в красном были одним из главных суеверий Джойса: они приносили удачу. Вот и в этот вечер семья была приглашена на ужин, а во время ужина прозвучало искусительное предложение напечатать «Улисса» во Франции на деньги «Эгоиста», а затем воспроизвести этот набор в Англии. Джойс был рад и заинтересован, даже вел светский разговор. Верным признаком расположения была шутка, которую он обычно приберегал для друзей, — что его имя на английском значит то же, что и «Фрейд» по-немецки. Но Родкеры были поражены другим: он показался им человеком, на редкость убежденным в своей миссии в искусстве.

Наконец и Пинкер прислал 10 фунтов, но Джойс написал Паунду ироническое письмо с громкими заголовками для прессы: «Джойс Вытянул Улов! Проворный Пинкер Спасает Удрученного Дедала! Завал Зеленых для Поэтов-Пауперов!» Конечно, деньги приходили, но тратились так же быстро. Оставалась мисс Уивер, благодетельно облегчившая несколько лет его жизни и работы, но и она не могла взять на себя всё. Однако это признание его важности и значимости поднимало ему настроение. Станислаусу он об этом написал, но новый дождевик, одолженный у брата, не вернул — очевидно, по тем же резонам.

Париж затягивал Джойса. Связей и знакомств становилось все больше, кого-то хотелось видеть, кого-то он держал на расстоянии и бывал очень неприятен. Жена японского художника Йосуки Танака, американка Луиза Ганн, вспоминала, как, очарованная рассказами Паунда, пригласила Джойса на ужин и была поражена его неприкрытой враждебностью и злостью. Живопись его не интересовала, что потрясло бедного мистера Танаку. Стоило вспомнить Йетса, и Джойс жестоко вышутил его как расчетливого любовника на содержании леди Грегори. Гостья спросила его, кого он считает лучшими английскими писателями современности. Он ответил: «Не знаю никого, кроме себя». Супругов Танака Джойс все же пригласил составлять ему компанию в ресторанах и кафе, но это ничего не значило. Его не трогал даже откровенный интерес некоторых дам, норовивших нежно взять его под локоть. Нора была тут же и явно не слишком наслаждалась ситуацией. Когда Луиза Ганн сказала ей, что она «заложница гения», она одобрительно усмехнулась. Супруги не любили позднего времяпрепровождения, и скоро отношения прервались. Но паломничество к новой святыне продолжалось. Поэт-сюрреалист Иван Голль, знакомый Джойса по Цюриху, приехал в июле от цюрихского издательства «Райн-Ферлаг» договориться о тамошнем издании «Портрета…» на немецком. Появился и Филипп Супо, в то время упоенно переводивший Блейка и много споривший с Джойсом о «Иерусалиме». Клайв Белл, уже очень заметный критик, когда-то женатый на сестре Вирджинии Вулф, не принял Джойса. Джойс сам понимал, как часто он производит дурное впечатление, но, по его словам, был слишком занят, чтобы следовать завету «curvata resurgo»[121].