Мне даже стало как-то легче, что на длинном оцинкованном столе под серой простыней в ужасных формалиновых пятнах оказался не он, а Виктор Ефимович. Вот так судьба играет человеком.

Где Александр сейчас?.. Где-то на Кипре. Ему дали отступного, чтобы он убрался из страны, и он уехал, поджав хвост.

Конечно, милиции ничего не известно. А зачем? Если расскажешь одно, то нужно рассказать и другое…

И потом, никто ничего не сможет доказать. Думаете, почему я с вами откровенна? Вы ничего никогда не сможете доказать! Вам никто не поверит!

Да и зачем вам это нужно? А? Молчите?

— Ради справедливости! — произнес я, все еще закрывая трубку шарфом, чтобы она не узнала мой голос. Простуженный голос звучал с сиплым надрывом, саднили порезы на подбородке от свежего бритья.

— Ха-ха-ха, какой справедливости?! — звонко расхохоталась она. — Никакой справедливости нет и не бывает. И не будет. Какая может быть справедливость, если один живет в ужасном общежитии с клопами, а другой гребет деньги лопатой?

— И вам его не жалко?

— Кого? Его? — Она на секунду задумалась. — Не понимаю вопроса. Без него… Лучше, спокойнее — без него…

— Без меня? — усмехнулся я и проговорил своим обыкновенным голосом, наконец освободившись от удушающего действия шарфа. — А что, если я вернусь и все расскажу?

Она потрясенно замолчала. Она конечно же узнала мой голос.

— О господи, — прошептала, — это ты? Конечно, ведь я подозревала, я думала… Но я решила, что у тебя не хватит наглости… Ведь ты не посмеешь… Разве ты не уехал, как обещал?

— Нет, как ты уже поняла! И не собираюсь уезжать. Хочу восстановить «статус-кво». Я, между прочим, даром времени не теряю: опрашиваю свидетелей, записываю их показания. Я и в морге был, и в милиции! У меня уже несколько сот страниц записано! И каждый знает что-нибудь такое, что может помочь мне на суде. Одна старуха Варвара Ферапонтовна чего стоит! Она видела, как Кеша приходил к тебе во время моего отъезда. Я раздобыл зубные карты в стоматологической клинике, по ним всегда можно доказать, кто есть кто… А Алина? Я женюсь на ней, и она расколется, как миленькая… Это заговор против меня, и этот заговор будет раскрыт. Я скажу, что Кеша и ты — вы заставили меня заниматься махинациями и тогда…

— Алина уже практически уволена. Нужен ли ты ей теперь? Не думаю… Зубные карты — выбрось их подальше. Они нужны только тем, у кого есть зубы. Неужели ты надеешься, что кто-то станет разбираться с ними? Ведь вы оба живы. Что ты сможешь предъявить Кеше? Что он украл у тебя твою жизнь? Глупость! А насчет старухи… Старуха ненормальная, тебе никто не поверит. У тебя ничего не выйдет, — металлическим тоном произнесла она.

За десять лет супружеской жизни я впервые узнал, что она умеет разговаривать так — как инспектор ГАИ на дороге во время месячника безопасности движения.

— Твоя игра не удалась. Ты проиграл. Точнее, я тебя обыграла. Мат в три хода, белые начинают и выигрывают… Точнее, блондинки начинают и выигрывают…

— Я еще поборюсь. Я еще посмотрю, кто кого…

— У тебя ничего не выйдет! Ты не посмеешь! А если ты появишься, мы… Мы тебя просто уничтожим! — Ее голос сорвался на крик: — И не звони больше, не разнюхивай! А если осмелишься появиться, мы скажем, что раньше ты работал охранником моего мужа, был уволен и теперь мстишь за это. Тебя упекут за решетку! Не смей!..

Я повесил трубку на рычаг. Бархатные ручки, скрутившие мою жизнь, как ненужную тряпку, крепко сомкнулись на горле.

Вышел из будки таксофона, подняв воротник пальто. В кармане тихо брякнула мелочь.

Спустился в теплое метро, в полудреме доехал до нужной станции, вышел из подземки. Что мне оставалось делать?

Вахтерша меня сразу «узнала».

— Кешенька, ты ли это? — ласково спросила она. — Что-то ты давно к нам не захаживал. Совсем исхудал, запаршивел-то как!

— Болел, — коротко ответил я и прошел внутрь здания театра.

— Ты к кому? К «самому» небось? Обратно хочешь вернуться? Ну, иди, иди… Он сейчас только что пообедавши, добрый…

Дверь с надписью «зав. труппой» нехотя отворилась на мой стук.

— А, Стрельцов! — ухмыльнулся Цискаридзе. — Пришел обратно проситься? И не проси, не возьму! Даже не умоляй!

— Да ведь… — робко начал я.

— Ушел от нас, а теперь обратно намылился? А как у тебя, друг сердечный, с этим делом? — Заволосатевший заведующий подозрительно щелкнул себя по шее.

— Завязал, — нехотя буркнул я.

— Ладно, что делать с тобой, раз завязал. Иди пиши заявление, там посмотрим. Роль-то свою помнишь?

— Смутно.

— Повтори, к школьным каникулам возобновляем «Веселых медвежат». Но учти, берем тебя с испытательным сроком!

— Спасибо, большое спасибо, — забормотал я, пятясь, как проситель, спиной к двери.

— Смотри у меня… — Цискаридзе грозно приподнялся в кресле. — Если узнаю, что ты опять начал закладывать за воротник…

Я пулей вылетел в коридор.

— Привет! — Кто-то мимоходом хлопнул меня по плечу. — Позвони вечерком, есть халтура в рекламе замороженных овощей. Роль Брокколи пока вакантна. Кстати, неплохо платят.

— Ой, Кешка, как ты отощал! — фыркнула какая-то девица. — Да на тебе лица нет!

Не ответив, я поплелся к выходу.

Куда я шел? Домой. К себе домой. После месяца ночевок на вокзалах и чердаках я наконец принял единственно верное решение.

— Кешенька, — расплылась сердобольная Валентина в полумраке коммунального коридора. — Отощал-то как, сокол мой ясный! А я все очи проплакала, тебя выглядаючи. Думала, убили тебя, соколика…

Я прошел в свою комнату.

— Кстати, тут какой-то подозрительный тип приходил, — продолжала Валюшка, забегая вперед меня, — весь в бороде до самых глаз. Все про тебя расспрашивал, интересовался… Но я ему про тебя ни-ни! Ах ты мой болезный!..

Заметив меня, Клавдия Митрофановна произнесла, читая невидящими глазами книгу, призрачно парящую перед ней в воздухе. Старуха предсказывала прошлое и вспоминала будущее — как всегда!

— Душа твоя среди львов. Лежишь среди сынов человеческих, у которых зубы — копья и стрелы, у которых язык — острый меч… Приготовили сеть ногам твоим; душа твоя поникла; выкопали пред тобой яму и сами упали в нее…

Не в силах слушать ее, я закрыл за собой дверь комнаты. Но дребезжащий голос все равно продолжал звучать в ушах.

— Сыны человеческие — только суета, сыны мужей — ложь. Если положить их на весы, все они легче пустоты. Только душа твоя не боится смерти. Она ходит среди живых…

В ее словах мне послышалась призрачная надежда. Показалось?

E-mail автора: [email protected]