Вчера я поделился обо всем с Жаном Кастелли и сказал, на какой стадии подготовки находится вся операция. Он был рад за меня, за то, что я так близок к цели. Он сказал:

– Луна уже в первой четверти.

– Знаю. Она не помешает нам в полночь. В десять начинается отлив, поэтому в два ночи – самое подходящее время для спуска плота.

Мы с Карбоньери решили ускорить события. Завтра утром в девять надо поставить секцию. И этой же ночью отчаливаем.

На следующее утро, тщательно спланировав наши действия, я направился из сада на кладбище. Прыжком с опорой на лопату перемахнул через ограду. Подошел к могиле и стал сгребать землю с пальмовых матов. А в это время Матье поднял свой камень, вытащил секцию и принес ее мне. Вдвоем мы взялись за маты и оттащили их в сторону. Вот он, наш плот, в целости и сохранности. К нему пристало немного грязи, но это пустяки. Мы подняли плот, иначе не хватало места сбоку для установки секции. Наживив пазы на ребра, стали стучать по доске камнями, чтобы она плотно встала на место. Приладив секцию, мы уже начали опускать плот и посмотрели вверх. Прямо перед собой мы увидели надзирателя с направленной на нас винтовкой.

– Не двигаться! Стрелять буду!

Мы бросили плот и подняли руки. Я узнал багра: это был старший надзиратель из мастерских.

– Не вздумайте валять дурака и сопротивляться. Вы попались. Сдавайтесь, – может, шкуру свою спасете. Или хотите, чтобы я нафаршировал вас свинцом? Давай вылезай, да ручки-то, ручки не опускайте. Шагайте к административному зданию!

На выходе из ворот кладбища нам повстречался тюремщик-араб. Багор сказал ему:

– Мохамед, благодарю за работенку. Завтра утром зайдешь ко мне и получишь обещанное.

– Спасибо, – ответил араб, – непременно приду. Но, начальник, с Бебера Селье ведь тоже причитается, а?

– С ним разберешься сам, – сказал багор.

– Так это Бебер Селье выдал нас с потрохами, начальник? – спросил я.

– Я этого не говорил.

– Не важно. Хорошо, что мы это узнали.

Продолжая держать нас на прицеле, багор сказал:

– Мохамед, обыщи их.

Араб вытащил нож у меня из-за пояса. Нашел нож и у Матье.

– А ты шустрый парень, Мохамед, – сказал я. – Как тебе удалось все выведать?

– А я каждый день залезал на пальму и высматривал, где вы прячете плот.

– А кто тебя просил этим заниматься?

– Сначала Бебер Селье, а потом надзиратель Брюэ.

– Много болтаешь, – сказал багор. – Шагай! Можете опустить руки и поживей ножками.

Четыреста метров, отделявшие нас от административного здания, показались мне самой длинной дорогой за всю мою жизнь. Я был раздавлен. Предпринять столько усилий и попасться, как двум воробьям на мякине! Боже, как ты жесток ко мне!

Наш «поход» к зданию администрации вызвал всеобщее возбуждение. По пути к нам присоединялись другие надзиратели, а первый все еще не сводил с нас ствол винтовки. Когда мы подходили к зданию, за нами уже тянулся хвост из семи или восьми багров.

Коменданту уже обо всем доложили: араб дунул бегом впереди нас, как заправский скороход. Комендант встретил нас на ступеньках здания. С ним были Дега и пятеро главных надзирателей.

– Что случилось, месье Брюэ? – спросил комендант.

– А случилось то, что я поймал этих двоих на месте преступления. Они прятали плот – готовенький плот, как я полагаю.

– Что скажешь на это, Папийон?

– Ничего. Буду говорить на следствии.

– Отведите их в изолятор.

Меня посадили в камеру, окно которой, почти наглухо заколоченное, выходило на кабинет коменданта над входом в здание администрации. Камера темная, но с улицы доносились голоса, и было слышно, как разговаривают люди.

Дело раскручивалось быстро. В три – на нас надели наручники и вывели из изолятора. В большой комнате, куда нас привели, заседал некий суд: комендант, его заместитель, главный надзиратель. Дега сидел в стороне за маленьким столом, очевидно для ведения протокола допроса.

– Шарьер и Карбоньери, слушайте рапорт, поданный на вас месье Брюэ: «Я, Огюст Брюэ, старший инспектор, начальник строительных мастерских на островах Салю, обвиняю двоих заключенных, Шарьера и Карбоньери, в воровстве и использовании не по назначению казенных строительных материалов. Я обвиняю столяра Бурсе в соучастии в преступлении. Я также считаю Нарика и Кенье соучастниками преступления. И наконец, я заявляю, что застал Шарьера и Карбоньери на месте преступления при совершении акта осквернения могилы мадам Прива, которую они использовали в качестве потайного места для плота».

– Что скажете? – спросил комендант.

– Во-первых, Карбоньери не имеет к этому делу никакого отношения. Плот рассчитан только на одного человека. Я имею в виду себя. Я просто попросил его помочь оттащить маты с могилы, одному мне было не справиться. Следовательно, Карбоньери не может быть обвинен ни в воровстве казенных материалов, ни в использовании их не по назначению. Он также не может быть обвинен в соучастии в побеге, ибо побег как таковой не состоялся. А этому парню, Бурсе, я пригрозил, что убью, если не будет делать то, что сказано. Что касается Нарика и Кенье, то я едва их знаю. И к этому делу они ни пришей ни пристегни.

– Это не так. Мой информатор показывает другое, – сказал багор.

– Этот Бебер Селье, ваш стукач, может наговорить вам турусы на колесах, приплетя к этому делу совсем невинных людей. Как можно доверять доносчику!

– Короче, – сказал комендант, – вы обвиняетесь в воровстве и использовании не по назначению казенных материалов, в осквернении частной могилы, а также в попытке совершить побег. Будьте добры подписать протокол.

– Я не подпишу, пока не увижу в протоколе мое заявление относительно Карбоньери, Бурсе и свояков Нарика и Кенье.

– Принимается. Впишите данное заявление в качестве дополнения к протоколу.

Я подписал. Просто нельзя выразить словами, что творилось у меня на душе с момента нашей последней неудачи! В изоляторе я словно помешался: почти не ел, не ходил, но курил и курил сигарету за сигаретой, благо Дега хорошо снабдил меня табаком. Каждое утро мне давали час для прогулки во дворе изолятора.

Сегодня утром ко мне зашел комендант и имел со мной разговор. Получалась прелюбопытная вещь: если бы побег удался, он пострадал бы больше всех. И все же именно он сердился на меня меньше всех.

Улыбаясь, он сказал мне, что его жена пыталась ему втолковать, что для человека стремление к побегу из мест заключения вполне естественно, если он не совсем деградировал и не деморализован полностью. Очень тонко комендант пытался выудить из меня признание в соучастии Карбоньери. Но мне показалось, что я сумел убедить его в обратном. Я доказывал, что Карбоньери просто не мог отказать мне в минутной помощи – оттащить маты с могилы.