Каждый день идет дождь, особенно после полудня и ночью. Я стал опасаться за тайник: как бы вода не смыла набросанную сверху землю и не обнажила плетеные пальмовые маты. Матье следит за ним постоянно, он подновляет его свежей порцией земли взамен унесенной водой. А внизу, очевидно, все промокло и поплыло. С помощью Матье я стащил маты с могилы и увидел, что вода уже плещется поверх крышки гроба. Дело принимало серьезный оборот. Почти вплотную к могиле прилегал склеп, в котором были похоронены два мальчика, скончавшиеся давным-давно. Однажды мы сдвинули надгробную плиту в сторону, и я спустился в склеп. Коротким ломиком принялся пробивать бетонную стенку со стороны могилы, где хранился плот. Я старался бить как можно ниже. Наконец бетон прошит насквозь. Едва лом коснулся земляной перегородки, из отверстия хлынула вода. Она била струей из нашей могилы. Я вылез из склепа, когда вода доставала уже до колен. Надгробную плиту поставили на прежнее место, и я прошелся по ее краям белой оконной замазкой, которую дал мне Нарик. Эта операция позволила сдренировать воду из тайника наполовину. Вечером Карбоньери предрек:

– Пожалуй, эти напасти, связанные с нашим побегом, никогда не прекратятся.

– Мы почти что у цели, Матье.

– Почти, хорошо бы так. Мы с тобой как два кота на горячих угольях, очень горячих.

Утром я отправился на пристань и попросил Шапара купить мне два килограмма рыбы. Я приду за ней днем. От Шапара пошел к Карбоньери. Подходя к саду, я заметил три белые фуражки. Какая нелегкая принесла этих багров? Чего им тут надо? Неужели обыск? Что-то не так. Ни разу не видел в саду Карбоньери трех багров сразу. Больше часа я выжидал. Наконец это мне надоело, и я решил идти напролом – будь что будет, а надо выяснить, в чем дело. Совершенно открыто я вышел на тропинку, ведущую в сад. Багры стали за мной наблюдать. Когда до них оставалось не более двадцати метров, было чрезвычайно забавно видеть, как Матье надевает на голову белый платок. Я перевел дух и успел собраться с мыслями.

– Доброе утро, месье инспекторы. Доброе утро, Матье. Я пришел за папайей, которую ты мне обещал.

– Прости, Папийон, но пока я утром ходил за палками для подпорки бобов, кто-то ее стащил. Но дня через четыре созреют другие, они уже начали желтеть. Прошу вас, месье инспекторы, возьмите салатика, редисочки, помидорчиков – жены ваши будут довольны.

– Сад у тебя хорошо ухожен, Карбоньери, – заметил один из них. – Поздравляю.

Они взяли помидоры, салат, редиску и ушли. Но я отчалил первым незадолго до их ухода, как бы нарочито подчеркивая, что мне здесь больше и делать нечего. Пошел через кладбище. Дождь смыл половину земли с могилы. За десять метров от нее я смог уже различить маты. Если нас еще не раскрыли, значит, о боже, опять пронесло.

Каждую ночь яростно дул ветер, протяжно завывая и со свистом проносясь над плато. Он часто сопровождался дождем. Пусть и дальше так дует – это вселяет в нас надежду. Идеальные условия для побега. Но только не для тайника в могиле.

Самый большой двухметровый деревянный брус доставлен благополучно. Он предназначен для соединения секций плота. Я даже попробовал установить его: направляющие ребра жесткости вошли в пазы тютелька в тютельку. Бурсе то и дело прибегает в лагерь, чтобы выяснить, получил ли я брус – эту длинную и очень важную деталь. Она выглядит необычно и очень громоздка. Он рад-радешенек, что все прошло как нельзя лучше. Можно было подумать, что его мучили какие-то сомнения. Я задал вопрос:

– В чем не уверен? Думаешь, кто-нибудь разузнал о нашей затее? Ты никому не проговорился? Скажи мне.

– Абсолютно никому.

– И все же, мне кажется, тебя что-то беспокоит. Говори!

– У меня какое-то скверное предчувствие. Один малый, по имени Бебер Селье, последнее время проявляет излишнее любопытство и вроде наблюдает за мной. Да и насчет этого бруса тоже. Он видел, как Нарик взял его из-под верстака, положил в бочку с известью и вышел из столярки. Бебер Селье следил за ним до самых ворот двора. Свояки направлялись белить одно здание. Все это как-то беспокоит меня.

Я сказал Гранде:

– Этот Бебер Селье из нашего блока. Он не может быть стукачом.

– Но он шатается по мастерским, когда и где ему заблагорассудится. Он из тех отбросов нашей армии, которыми комплектуются штрафные батальоны. По харе видно. Он прошел через все военные тюрьмы Алжира и Марокко. Задирист и опасен с ножом, охоч до мальчиков и игрок. Он никогда не жил на воле. Короче, ничего хорошего, да еще и опасен. Тюрьма ему мать родная. Если у тебя такие подозрения, действуй первым. Пришей его сегодня ночью. Если он и хочет тебя заложить, то уже не сможет.

– Но нет доказательств, что он стукач.

– Правильно, как и нет доказательств, что он порядочный парень. Ты же сам понимаешь, что подобного сорта каторжник очень не любит побеги. Любой побег нарушает их тихую, хорошо отлаженную жизнь. Чтоб они о чем-то когда донесли – боже упаси! А насчет побега – кто знает?

Я посоветовался с Матье Карбоньери. Он тоже стоял на том, чтобы его ночью убить. Я был дурак, что остановил его. Сама идея убийства человека только по подозрению была мне ненавистна. А что, если это всего лишь плод воображения Бурсе? У страха глаза велики – еще не такое можно увидеть. Я задал вопрос Нарику:

– Ты что-нибудь заметил за Бебером Селье?

– Нет, ничего. Я нес бочку на плече, чтобы тюремщик у ворот не заглядывал в нее. Я договорился с Селье, что пойду перед ним и не буду снимать бочку с плеча, а у ворот подожду свояка, который должен был догнать меня. Так мы условились, чтобы араб видел, что я не спешу, и не пытался заглянуть в бочку. Но после свояк сказал мне, что, ему кажется, Селье за нами следит.

– А что ты сам думаешь?

– Думаю, что у свояка сдали нервы: деталь большая и очень важная для плота. Конечно, он боялся. Может, он увидел то, чего и не было.

– Я тоже так думаю. Оставим все как есть. А насчет последней детали давай условимся: прежде чем ее взять, убедись, где Селье. В общем, будь осторожен с ним так же, как и с любым багром.

Всю эту ночь я играл в карты как сумасшедший. Выиграл семь тысяч франков. Чем рискованней играл, тем больше выигрывал. В половине пятого вышел из игры, сославшись на усталость. Сказал негру с Мартиники, чтобы работал за меня. Дождь прекратился, и я пошел на кладбище, хотя было еще совсем темно. Не мог найти лопату, поэтому стал набрасывать землю на могилу ногами. Около семи отправился на рыбалку. Уже ярко светило солнце. Двинулся к южной оконечности Руаяля – оттуда я намеревался спустить плот на воду. Море волновалось. У меня появилось такое чувство, что оторваться от острова на плоту будет нелегко. Волны могли подхватить его, как пушинку, и выбросить на скалы. Сразу же стал ловить и поймал много рыбы. Не успел и глазом моргнуть, как в садке у меня оказалось больше четырех килограммов. Я вычистил рыбу в морской воде и не стал больше ловить. На душе было неспокойно, да и усталость сказывалась после ночной игры. Присел под скалой, чтобы немного отдохнуть в тени. То напряжение, которое я постоянно испытывал в последние три месяца, достигло критической точки. Я снова стал размышлять о Селье и еще раз пришел к заключению, что убивать его я не имею права.