– Друзья, – промолвил старик, – я не люблю министров. Раз уж на то пошло, я не люблю Маринка. Они, – он ткнул пальцем в глухие ворота, – превратили моего деда в зомби. Они забрали у меня лошадь и лодку. Они забрали мою дочь. Вчера они забрали у меня даже этого дурака Билли Коффина. – Голос Альпина дрогнул, старик потрогал ладонями морщинистые щеки. – Я знаю про налоги и про Левиафанову ночь, и что они арестовывают наших травниц, и про шестое правило. Мы все знаем. Мне начхать на Оазис, но Кольцо – моя родина. Здесь мой дом. Наш дом.

Голодранцы слушали старика, и их лица будто бы разглаживались, или просто ветер подул с пристани и шевельнул пламя костра, изменив освещение.

– Я не пущу сюда ни Балтазара Руа, ни иного мерзавца. Мне хватает своих негодяев. Я больше не верю ни тем ни другим. Но наши дети в открытой Реке сражаются плечом к плечу с речниками Полиса. И значит – это Гармония. Здесь Кольцо, и мы будем его защищать.

Тишина была плотной и тяжелой, но крик ребенка прорвал ее ткань, и, приняв его за патриотический возглас, свирепо вскричал пожилой мистер Сойер, а затем десятки глоток разродились решительным воплем:

– Не пустим! Не отдадим! За детей!

Руки потрясали умозрительными саблями и пистолетами. Бабы улюлюкали. Малец, вооружившись палкой, громил незримый пиратский флот.

– Его купили! – оправдывался Джаред. – Старика подкупили ялом!

Джареда не слушали: кто-то толкнул его, дородная тетка отвесила провокатору оплеуху. Обиженный, он растворился в тенях, а люди у костров яростно улыбались и аплодировали отцу Литы. Женщина с отрезанными мочками беззастенчиво оголила грудь и сунула младенцу сосок.

Джиа покачала головой восхищенно. Устроилась поудобнее на бревне, вынула бумагу и грифель и принялась писать.

* * *

Билли не помнил, как правильно звучит поговорка (он вообще плохо запоминал умные мысли): что-то про корабль, который тонет и с которого не сбежишь. Этот не тонул – пока, но удрать Билли не мог. Даже когда корабль стоял в порту. А уж теперь, посреди огромной Реки… Куда ни глянь – одна вода. И другие корабли. Ужас как много кораблей.

Билли во все испуганные глаза смотрел на крепкого, сплошь из стальных мускулов, надсмотрщика, будто тот его о чем-то мысленно спросил, а Билли мысленно ответил: «Нет, сэр, отсюда не смыться, сэр!» У надсмотрщика были растрепанные усы и густые брови. А еще – плетка.

Признаться, Билли и не мыслил о побеге. Духу бы не хватило. А вот Роха, новый приятель Билли, вполне мог бы: это было написано на его обожженном лице, по крайней мере, когда Роху не рвало от речной болезни.

На борт «Ковчега» Билли и Роха попали в одной группе, но разными путями. Билли вез рыбу в Оазис, как вдруг повсюду забегали солдаты, какой-то важный офицер в кафтане с золочеными пуговицами стащил его с телеги и без всяких разговоров огрел палкой. Роху силой завербовали в таверне «Щупальца оближешь», где он шумно наливался вином – и страшно рассердился, когда его пинками погнали на улицу. «Ох и всыпал я одному… Дружище, ты бы видел! – потирая сбитые в кровь кулаки, рассказывал Роха, а Билли слушал с приоткрытым ртом. – Зубы по полу собирал».

Билли плохо понимал, что происходит. Растерянный и напуганный, он знал о Реке ровно столько, сколько может знать сын рыбака, а тут – огромный корабль и вся эта речная тарабарщина. Хорошо, что рядом оказался Роха. Подставил плечо, подсказал. Они сразу подружились. «Я – Билли Коффин». – «Называй меня Роха, дружище!» Роха был ходячей картиной. Синие татуировки, которые покрывали спину, плечи и руки нового друга, немного пугали Билли, но и притягивали взгляд: летающие черепахи, медузы, змеи с головами на обоих концах чешуйчатого тела, рыбы с человеческим лицом, щупальца осьминога, запутавшиеся в штурвале…

– Роха, можно тебя спросить?

– Валяй.

– Ты был пиратом?

– Че?

– Твои картинки…

– А, ты о наколках!

– И ты столько знаешь о кораблях.

– С мачты рухнул? Вокруг Река – куда без кораблей? Даже если блюешь дальше, чем дышишь…

Роха навалился на борт, и его шумно вывернуло. На завтрак были сухари с вином, Билли отдал свою кружку Рохе.

– Доконала эта возня…

Билли рассматривал длинный рубец на плече Рохи: интересно, чем его так – ножом? Билли не решался спросить.

– А я всегда хотел стать речником, – сказал он.

– Оно тебе надо?.. – Роха вытер подбородок и сглотнул. – Дружище, тебе сколько?

– Сколько… чего?

– Годиков сколько стукнуло?

– Ну, я не уверен… Думаю, лет двадцать или меньше. – Билли ненадолго замолчал. – Мне было четырнадцать, когда утонул дедушка… Могу попробовать сосчитать зимы, которые прошли с того времени. Зимой отец всегда брал в лодку такую большую штуку, чтобы рубить лед… Одна зима, две зимы…

– Да не заморачивайся. Слушай, дружище, тоже хотел спросить…

– Я слушаю, Роха.

– А ты в кого такой рыжий – глаза болят! В мамашу или в папашу?

Роха засмеялся, и Билли улыбнулся: он был рад, что смог развеселить друга.

– Заткнулись там! Грот на гитовы! Живее!

Билли толкнули в спину, и он побежал за Рохой, глядя на его широкую зашеину, где устроилась синяя красотка, на корточках, бесстыдно разведя колени, с двумя большими пистолетами в руках. Билли покраснел: красотка была голенькая, пышногрудая. Он бежал. Босые ноги шлепали по песку, вперед, вперед, к огромной мачте, стоп, стоп, салаги! Новички сбились в кучу около чугунных грибков, на которые были намотаны концы толстых веревок, свисающих с вышины. Боцманы толкали бедолаг, некоторые уже взбирались вверх, подгоняемые бывалыми матросами с грубыми просоленными лицами, с мозолистыми руками и безропотным взглядом.

– Шкот тяни! Взялись! Шевелись, бестолочь рыжая!

Билли вертел головой, силясь понять, что от него хотят. Роха ткнул его в плечо и кивнул на веревку, которую держал в расписных руках; под синими картинками бугрились мышцы.

– Хватай, дружище!

Билли схватил веревку и налег на нее вместе с Рохой, вместе с другими новичками; над головой рассерженно хлопал парус, корабль скрипел так, что мурашки по коже, веревка обожгла ладони, Билли тянул, тянул, тянул, ра-а-аз, два, ра-а-аз…

На этот ра-а-аз Лита не спасет его, не вытащит, как тогда из камеры, когда в телеге Билли нашли какие-то непонятные бумажки. Билли очень скучал по Лите. Она защищала его в школе. В классе было много плохих ребят, которые смеялись над ним, пинались и бр-ра-а-з-сались рыбьими хвостами. Все потому, что у него на груди был красный крест. Как у альбатроса. Если поймать альбатроса, нарисовать ему красный крест и отпустить в небо, то другие альбатросы бросятся на него и заклюют насмерть. Билли не видел крест на своей груди, но видели другие – и пытались ра-а-аз-зорвать его, Билли, на части. Так объяснила Лита, и он запомнил эту историю, и запомнил правильно, как свое имя. Лита – единственная, кто вступился за него.