– Падре, вам слово, – скрипнул зубами Лидс и отошел.

Поднимаясь по трапу, капеллан наступил на подол сутаны и едва не упал. Толпа весело выдохнула.

– Мы все в крыльях Господа! – Священник раскинул руки и мерно замахал.

Нэй услышал, как выругался кто-то из офицеров, а другой поинтересовался, нет ли у священника наклонностей «духовного лорда», имея в виду кардинала, и не скинет ли он в конце проповеди штаны.

– И на Реке всюду дома Господа! И мы сейчас в одной из церквей его, ибо корабль и есть храм! Разве не видите вы церковные шпили – мачты корабля? Разве не слышите, как хлопают крылья?..

Никто не обнажил головы. Никто не опустился на колени. Не взмахнул руками-крыльями. Если и молились, то умом, препоручая невидимым сущностям свою душу и тело. Нэй попросил Творца Рек защитить Литу.

Капеллан протараторил о пороках, справедливости и возмездии и, придерживая полы сутаны, заторопился вниз. Капитан подождал с серьезным лицом, потом сорвал с головы треуголку и вскинул над головой:

– Да здравствует герцог! Да здравствует Гармония!

Палуба подхватила.

– Да здравствует! Да здравствует! – громыхали те, кому скоро суждено погибнуть на Реке, и те, кому предстоит остаться калеками, и те, кому повезет вернуться с руками и ногами («Есть ли такие?»). – Все они срывали голос и подбрасывали вверх шапочки: – Да здравствует! Да здравствует!

– Да здравствует Полис! – провозгласил Лидс.

– Да здравствует!

Лидс отстегнул прогулочную шпагу, передал ее шкиперу, принял и повесил на пояс боевую саблю. Старший помощник, с мушкетоном и саблей на поясе, спустился на бак. Лейтенант скомандовал боевую тревогу, и боцманы погнали людей по местам.

– Сигнал с «Гармонии»!.. Корабли приготовить к бою!

Матросы раздергивали кливер, подвязывали шкот – ветераны с проклятиями сквозь зубы доделывали за новичками. Пехотинцы заряжали мушкеты. Канониры возились с орудиями. Из люка появился молоденький юнга с бадьей песка и принялся посыпать палубу.

– А это зачем? – спросил щупленький рекрут.

– А чтобы ты не поскользнулся, – ответили ему. – На крови.

Другой мальчишка, прыщавый и белобрысый, подтащил к пушке тяжелую корзину. Рекрут вытаращил глаза: юнга раскладывал абордажные топоры, сабли и ножи.

Нэй покачал головой и глянул в сторону вражеской армады. Корабли мятежников, пиратов и клановцев строились тремя параллельными линиями, нацеленными на союзную дугу. Похоже, противник задумал рассечь дугу и пустить арьергард полисцев на корм рыбам. «Что об этом думает Крэдок?» Нэй не удивился бы, узнав, что адмирал, безвольный гордец, в замешательстве. Стоять на палубе флагмана и смотреть в лицо смерти – это не прохаживаться с бокалом вина по аллеям дворцового парка.

На шканцах грохотал барабан, юнги раздавали оружие, боцманы щелкали плетками. Приближались черные паруса.

«Надо было составить завещание».

Нэй задумался, и черные паруса поблекли, расплылись темными пятнами. Прислушиваясь к шуму кильватерной струи, стону «Ковчега», он не сразу заметил, что рядом стоит капитан. Словно охваченный речной лихорадкой, Лидс источал жар – жар предвкушения, жар близкой битвы.

В отличие от Крэдока, Нэй никогда не видел Лидса в кабинетах и залах дворца Маринка. Зато кое-что слышал о капитане. В Навигацкую школу Лидс поступил исключительно благодаря собственному уму и сноровке, иной путь был ему закрыт: классы Речного корпуса большей частью набирали из молодых дворян, а семья Лидса не сумела доказать свое высокое положение. Он освоил навигацию, географию, артиллерию, речную практику, такелажное дело и выпустился образцовым офицером.

Какое-то время они молчали, затем Лидс сказал:

– Сделайте так, чтобы магия изменников не путалась у нас под ногами.

Нэй кивнул.

– Как раз собирался этим заняться.

– Каюта в вашем распоряжении…

Капитан резко обернулся на голос старшего помощника. Вскинул зрительную трубу.

– Поворот «все вдруг», – разглядывая сигнал на флагмане адмирала Крэдока, произнес старший помощник, – обратный курс.

Нэй не верил тому, что слышал и видел. Поворот «все вдруг, обратный курс» означал, что каждое судно смешанной эскадры должно развернуться на своем месте и построиться в кильватерную колонну на противоположном курсе. Очень сложный и рискованный маневр, речной балет, который к тому же здесь и сейчас означает лишь одно: адмирал струсил. Баталия еще не началась, а Крэдок, замысливший превратить арьергард в авангард, уже прикидывает варианты отступления.

Капитан опустил зрительную трубу и хмуро посмотрел на Нэя. Лидс прятал ошеломление под кожей, под мышцами и костями. Он хотел что-то сказать, но промолчал. Повернулся к помощнику.

– Поворот!.. Грот на гитовы и гордени!..

Нэй спустился в каюту капитана, подошел к скошенным окнам в кормовой части и замер. «Ковчег» менял галс. Они должны развернуться на пятачке воды: через фордевинд на бакштаг.

«Сделайте так, чтобы магия изменников не путалась…» Если не знаешь, чем еще, кроме ядер и пуль, воспользуется противник, сделай так, чтобы он не мог воспользоваться ничем, кроме ядер и пуль. Придворные колдуны намеревались очистить, обезмажить акваторию предстоящего боя. Сплести сеть-заклинание, ячейка которой не пропустит чужое колдовство. Так решил Совет тринадцати – фактически Совет семи, после самоотвода четырех старцев, казни травника Немеда и исчезновения Номса Махаки.

Нэй поднес к губам раковину.

– Привет.

– Привет, – сразу ответила Лита.

– Ты как?

– Ну, неплохо… Корабль большой. Капитан душка. Каюта удобная. Клаутерманы передают тебе привет. А стоит выйти – вокруг только и разговоров о скорой мучительной смерти.

– Нет, я про…

– Нэй!

– Да?

– Вийон просит тебя быть осторожней.

– Вийон? Он никогда…

– А еще он просит, чтобы ты не хватался за шпагу и не бежал на палубу, как только услышишь выстрелы.

Он улыбнулся.

– Передай Вийону, что я постараюсь.

– Он очень на это надеется.

– Хорошо. Тогда посмотрим, чему я тебя научил. Готова?

– Ладно… – устало ответила спираль, – поколдуем.

– Поколдуем.

Он закрыл глаза, но вместо всполохов заклинаний, сплетающихся над Рекой в огромную сеть, увидел, как раздвигается травяная ширма и Лита шагает с балкона в его калькуттские покои, и ее глаза, испуганные и пытливые…

* * *

Кнутмастер Серпис слопал на завтрак полдюжины перепелок, от щедрот своих даровал монетку прачке, навощил усы, долго хорошился перед зеркалом, оценивая, как сидит форма и как сверкает начищенная медаль.