Он вышел и увел Эмери с собой.

Ренье молча терзал утоптанную землю лопатой. Время от времени в полумраке принимались храпеть и фыркать лошади. «Чтобы поместился человек...» Какой человек?

Яма была почти готова, когда возле входа послышались шаги. Ренье поднял голову.

— Это мы, — раздался голос дяди Адобекка. — Как у тебя дела, Ренье?

— Все в порядке, — сказал Ренье.

Эмери и Адобекк тащили нечто тяжелое, завернутое в плащ и обвязанное веревкой. Ренье приблизился к ним и взялся за ношу с третьей стороны. Она оказалась неприятной на ощупь, даже сквозь ткань, похожей на ком сырой глины.

— Укладываем, — пропыхтел дядя Адобекк.

Куль положили на землю и развязали веревку. Плащ тотчас распахнулся. Мелькнуло бледное пятно мертвого лица, второе пятно, поменьше, — ладонь.

Адобекк наклонился над убитым и пошарил у него за пазухой. Там обнаружился еще один наполовину исписанный листок. Адобекк быстро пробежал его глазами и спрятал у себя в рукаве.

Убитый подсматривал за происходящим из-под полузакрытых век. Его рот был распахнут, на зубах блестела слюна.

— Принеси солому, — велел младшему племяннику дядя.

Ренье молча притащил несколько охапок соломы. Он забросал тело соломой и землей, а остаток земли раскидал по конюшне и тщательно утоптал.

— Сойдет, — сказал Адобекк. — Возможно, его здесь и найдут. А может быть, и нет. В любом случае, мы выиграем время.

— Почему ты его убил, дядя? — решился спросить Ренье.

— С чего ты взял, что я его убил? — удивился Адобекк.

— Он сделал это потому, что ты ему не понравился, — от входа проговорил Эмери. — Это, знаешь ли, серьезная причина для того, чтобы воткнуть в человека меч.

— Ты совершенно прав, Эмери, — отозвался Адобекк. — Совершенно. Скользкий был тип, этот ваш Клоджис.

— Ты был с ним знаком? — спросил Ренье.

Адобекк утвердительно кивнул.

— И, поскольку наше с ним знакомство навсегда осталось в прошлом, предлагаю забыть об этом. Фехтовальщик он был эффектный, но боец — совершенно никудышный. Я найму вам других преподавателей. Настоящих.

Братья увидели столицу второй раз в жизни. Но и сейчас, и впоследствии, сколь бы часто ни приходилось им уезжать и возвращаться, всегда это зрелище потрясало их до глубины души: золотистые купола города, опоясанного множеством стен, витые тонкие башни, зеленые пучки садов среди белоснежных и разноцветных строений.

Столица представала взору подвижной. Она вовсе не замерла на склонах просторных, высоких холмов; она находилась в непрерывном изменении: некие таинственные силы заставляли ее то спускаться с холма в долину, то стремительно карабкаться вверх, к скоплению дворцовых игольчатых башен.

И если в детстве братья воспринимали ее одинаково, как праздник, то спустя годы она явила каждому из них собственный лик. Ренье видел ее красоту, ценил обжитость каждой пяди здешней земли, ее ухоженность и удивительную целесообразность. Для Эмери в общей грандиозной симфонии столицы звучали столь надрывные ноты, что порой ему мнилось, что он не выдержит здесь долго.

Братья молчали, подавленные случившимся в таверне «Сердце и гвоздь». Помалкивал и их дядя. По настоянию Адобекка Эмери по-прежнему ехал с ним в экипаже, а Ренье гарцевал рядом на лошади.

— Я хочу, чтобы они по-прежнему считали, что у меня только один внучатый племянник, — объяснил он. — Надеюсь, в университете вы вели себя осмотрительно. Я еще не успел толком поговорить с вами об этом.

На коленях Эмери теперь стояла маленькая клетка с почтовой птицей. Она сидела спокойно, привыкшая к подобным путешествиям, но Эмери все равно постоянно ощущал присутствие красивого хрупкого существа, и это наполняло его ощущением совершенно ненужной, нежелательной ответственности.

Птицу дядя Адобекк забрал из комнаты человека, которого убил. Он взял оттуда также несколько документов. Немногочисленные пожитки неизвестного, увязанные в узел, некоторое время также путешествовали в экипаже, но затем были погребены в лесу. На столе для трактирщика Адобекк оставил горсть монет и записку с извинением.

Почему-то птица как ничто другое убедила Эмери в том, что Адобекк втягивает их с братом в какую-то давнюю и исключительно сложную интригу.

Экипаж трясся и покачивался. Хотелось спать. И только появление впереди столичного города пробудило Эмери, точно порыв свежего ветра в лицо.

Адобекк имел в городе собственный дом, расположенный за пятой стеной. Туда и прибыли путники.

Дом дяди Адобекка запомнился братьям огромным лабиринтом красивых, полутемных комнат, где хранилось множество поразительных предметов. Теперь, по прошествии лет, он оказался далеко не таким большим, но по-прежнему изящным и крайне интересным.

Королевский конюший владел узким пятиэтажным строением, втиснутым на небольшое пространство между двумя другими подобными же зданиями. На каждом этаже помещались три или четыре небольшие комнаты, причем некоторые были без окон.

Одна была целиком посвящена ее величеству: там хранились ее портреты, на столиках стояли различные безделушки — видимо, подарки и знаки внимания королевы. В ларчике из резной кости лежала тонкая перчатка. Ее кружева пожелтели и стали одного цвета с костью. Эмери нашел это очень изысканным.

У дяди в его частном доме не было большой гостиной. Имелось несколько приемных комнат на втором и четвертом этажах, а также маленькие столовые — на первом этаже, возле кухни, и на пятом, возле спальни господина Адобекка.

Слуг в доме было двое: Фоллон, доверенный камердинер, и Домнола, которая ведала стряпней и всем кухонным царством. В услужении дяди имелся еще человек на конюшне, но сама конюшня располагалась в другом месте, за четвертой стеной, — в центре города запрещалось держать животных, дабы избежать зловония.

Прибытия господина с внучатыми племянниками ждали. Домнола приготовила легкий ужин. Фоллон, который выехал сюда прямо из Изиохона, едва только братья отправились в родовое поместье, встретил вновь прибывших на пороге и торжественно проводил молодых господ в приготовленные для них комнаты.

Обе оказались крохотными, но вполне уютными. Эмери не хватало только клавикордов, но он подумал, что ненадолго задержится в городе. Он не знал, откуда взялось это ощущение, но оно было сильным и настаивало на своей безошибочности.

— Отдыхать! — коротко велел им дядя. — На улицу не ходить! Я хочу, чтобы сегодня вечером и завтра весь день вы нежились в постелях и бездельничали. Послезавтра утром нас ждет королева. Вы должны иметь свежий вид.

— У нас будет тухлый вид, дядя, если мы просидим целый день взаперти, — возразил Ренье.

Адобекк коротко бросил: