— Завтра приходи, — сказал посол. — Тогда и поговорим.

Шалимар покивал и отошел от машины. На пятый день он снова позвонил у ворот, и, когда в очередной раз назвал свое имя, ворота перед ним распахнулись. Он стал не просто шофером. Он стал лакеем, личным слугой, стал тенью посла. Его услужливость не знала пределов. Он стремился быть как можно ближе к нему, так, как бывает близка возлюбленная. Хотел узнать его истинное лицо, изучить его сильные стороны, его слабости, проникнуть в его тайные мысли. Изучить в мельчайших деталях жизнь, которую собрался отнять с максимумом жестокости. Ему некуда было спешить. Чего-чего, а времени у него было предостаточно.

Он знал, что у посла есть жена, но они расстались. Знал, что у посла есть дочь, которую воспитывала жена, но теперь она тоже живет в Лос-Анджелесе. Узнал, что чудаковатого вида филиппинца зовут Каддафи Анданг, что он является «спящим» агентом, засланным в Калифорнию много лет назад, и что Джанджалани одолжил его у шейха Саифа для оказания ему, клоуну Шалимару, всяческой помощи. По воле случая или провидения «разбуженный» агент проживал в том же доме, что и дочь посла. Он заговорил с ней в прачечной цокольного этажа, и его мягкие манеры и старомодная вежливость подкупили ее настолько, что она стала рассказывать ему о себе. Таким образом и была получена нужная информация о после. Действительно, ведь нередко бывает в жизни: висит твое заветное желание на самой верхней ветке самого высокого дерева, и ты знаешь, что тебе никогда до него не дотянуться; можешь сидеть себе спокойно, выжидая, и вдруг — бах! — и оно само падает тебе прямо в руки.

Посол не держал на рабочем столе семейных фотографий. Свою частную жизнь он предпочитал не выставлять напоказ. Но вот в день рождения дочери он отправил Шалимара к ней домой с букетом цветов. Шалимар увидел ее, и зеленые глаза пронзили его, и он затрепетал так, что цветы задрожали у него в руках. Она взяла букет. Видно было, что смущение шофера ее позабавило. В лифте он не мог оторвать от нее взгляда, она это заметила, и тогда он заставил себя смотреть в пол. Она заговорила с ним, и у него заколотилось сердце. Ее голос — как описать его? Она говорила с интонациями посла, но за английским ее говором Шалимар узнал другой, давно знакомый. Отвечая на ее вопрос, он сказал, что родом из Кашмира. Он с самого начала решил притвориться, что плохо знает английский, чтобы не вступать в разговоры. Он не мог говорить с ней. Он вообще не мог больше вымолвить ни слова. Он хотел дотронуться до нее. Нет, он сам не знал, чего ему хотелось. Она распустила волосы, и у него на глазах выступили слезы. Потом он смотрел, как она с отцом отъезжает, а в голове его стучало: «Она жива». Она теперь в Америке, ей снова двадцать четыре, и снова его дразнят ее изумрудные глаза; она такая же и уже не такая, как прежде, но она все еще жива.

Он ведь предупредил Бунньи, что случится, если она оставит его. Давным-давно это было, на лугу возле Кхелмарга. «Я не прощу тебя никогда — сказал он, я убью тебя и детей твоих, если родишь их от другого». И вот теперь перед ним — ее дитя, ребенок, которого она утаила от него; девушка, в которой мать снова возродилась к жизни. Как она прекрасна! Он мог бы полюбить ее, если бы не позабыл, как это бывает. Он уже не мог найти дорогу к любви. Он помнил лишь дорогу к ненависти: «Я убью и детей твоих».

«Где же справедливость?!» — хором причитали беззубые старухи-вдовы из Хорватии, из Грузии и Узбекистана, ритмично раскачиваясь в черных своих одеяниях. Хором руководила Ольга-Волга. Она покачивала бедрами, и ее тучное белое тело ворочалось, словно огромная очищенная картофелина. «Нет никакой справедливости! — голосили старухи. — Если умер муж, если бросили дети, если убили отца, то тебе остается лишь одно — отмщение».

Чтобы увидеть перед собою эту картину, Индии Офалс через какое-то время не нужно было погружаться в сон; стоило ей прикрыть глаза, пока она сидела на деревянном стуле в своей маленькой прихожей в ожидании непонятно чего, картинка возникала сама собою. Теперь, встречая в коридоре старух, она тут же представляла их в черных монашеских одеяниях, а когда сталкивалась с Ольгой Семеновной, то видела ее голой, что способствовало установлению между ними некой близости. Бывшая астраханская прорицательница приняла осиротевшую Индию под свое крыло и взяла на себя роль новоиспеченной мамаши. Пока Индия сидела, неподвижно глядя в пространство, та убирала ее комнаты, готовила для нее густое варево с мясом, клецками и картофелем или картофельную похлебку, а когда времени на стряпню не хватало, делала горячие бутерброды или подогревала замороженные овощи. Картофель ей служил и для других, колдовских целей. Ольгу возмущало, что поиски убийцы Шалимара до сих пор не дали результатов.

— Нашим полицейским не то что убийцу, им, извини, насморка не поймать на сибирском морозе, — презрительно говорила она. — Ну погоди, с помощью картофельной магии мы ухватим за задницу эту сволоту.

В глубине души Индия смутно догадывалась о том, что подобная участливость Ольги Семеновны не что иное, как попытка заполнить пустоту, образовавшуюся в сердце после исчезновения из ее жизни двух дочерей-близняшек, которые, пренебрегая моральными принципами матери, стали сначала фотомоделями для порножурналов, а потом разработали свой собственный номер: роскошные сестры-блондиночки имитировали акт любви. Что с ними сталось — неизвестно. Может, процветали в каком-нибудь второсортном заведении или, хуже того, оказались в одном из гибельных кругов ада с обезображенными порочным пристрастием носами, с изуродованными дешевыми подтяжками лицами и грудями, ограбленные своими мужьями-сутенерами, которые скрылись, унося с собой их жалкие сбережения. Дочери ее просто исчезли — возможно, стыдясь самих себя и боясь встречи с матерью. Она не переставала проклинать их, хотя, может быть, припав к ее необъятной груди, они нашли бы в себе силы начать другую жизнь или хотя бы обрести себя вновь.

Многие жильцы поторопились съехать, а некоторые из тех, что остались, предлагали самой Индии сменить место проживания, намекая, что своим присутствием она подвергает опасности и их тоже. Ольга реагировала на подобные разговоры с яростью матери, защищающей свое дитя.

— Пусть только попробуют сказать такое, второй раз им говорить не придется — я сама выкину их за дверь! — сверкая глазами, говорила она Индии.

На дверях дома висело большое объявление о свободных квартирах, но народ не торопился: чтобы смылись следы крови, требуется время. Арест или, как предпочел это назвать адвокат, добровольная явка с повинной господина Каддафи Анданга только добавил страху жильцам, и без того уже напуганным происшедшим убийством или, как писали об этом газеты, «казнью» на пороге их дома. Слова «спящий агент» звучали устрашающе.

— А я-то все время считала, что он ждет возвращения жены, — поражаясь своей недальновидности, говорила Ольга Семеновна Индии. Они сидели в полутемной комнате Ольги-Волги, стены которой пестрели открытками с изображениями икон Андрея Рублева и плакатами туристических агентств с видами Каспийского моря. Ольга поила Индию крепким черным чаем, и не из чашек, а из стеклянных стаканов, вставленных в узорные металлические подстаканники. — А вышло, что он самый что ни на есть злодей, несмотря на свои атласные пижамы. Видали? Спал прямо как Рип Ван Винкль[36], а потом оказался на стороне злых сил. — И из груди Ольги исторгнулся мощный, словно каспийский прибой, вздох.