начинает играть переливами света, водопадом мелодичных звуков. В этом оптимизме и внутренней веселости, с которой театр делает свои спектакли, — основная характерная черта любимого детища Вахтангова, своеобразная доминанта его творческого пути. Его спектакли — всегда праздник, немного романтический, разукрашенный пестрыми флажками и разноцветными фонариками. Театр любит играть шелковыми тканями, изящными и легкими мелодиями. Как лакированные сверкают его декорации, напоминая игрушки, сделанные из папье-маше и серебряной бумаги.

Но в этом стремлении к театральной праздничности и нарядности Вахтанговский театр далеко не всегда сохранял нужную меру. Стиль «Принцессы Турандот» — веселого и иронического игрового представления — на долгие годы закрепился в практике театра как канон. Радуя глаз и слух изяществом линий, пестротой красок и щебетом молодых голосов, спектакли вахтанговцев часто оставались поверхностными, не задевая больших тем и не создавая глубоких человеческих образов. Его оптимизм долгое время оставался оптимизмом радостно настроенного человека, который в каждом явлении готов видеть предлог для веселой игры.

Отсюда идет целая серия легких незамысловатых спектаклей, одно время заполнявших сцену Вахтанговского театра. Высшей кульминационной точкой этой линии театра была постановка «Гамлета». Трагедия Шекспира превратилась в поверхностное игровое представление пародийного характера. Один за другим открывались перед зрителем эффектные пейзажи. Глубокомысленный датский принц, сомневающийся мудрец и мечтатель, передавший свою печаль и свои сомнения многим последующим поколениям, оказался розовощеким весельчаком и самодовольным резонером. Тихая Офелия, которой в течение веков поэты посвящали самые нежные свои стихи, превратилась в легкомысленную кутящую девицу.

Традиции спектакля-маскарада оказались очень сильными и цепкими в работе Вахтанговского театра. Еще недавно театр выпустил постановку «Человеческой комедии», в которой образы Бальзака были взяты преимущественно с внешней стороны, как декоративные фигуры.

И даже в «Интервенции», в этом героическом представлении из эпохи гражданской войны, сказался поверхностный подход театра к большой и серьезной теме. Во многих моментах этого талантливого, но чересчур облегченного спектакля героика отступает перед второстепенными нарядными деталями и мужественные голоса революционеров часто заглушаются легкими водевильными песнями, в которых звучат беззаботность и ничем не омраченная веселость.

И в последней работе над шекспировской комедией «Много шума из ничего» Вахтанговский театр остался в пределах карнавального «турандотовского» стиля, чересчур принарядив свой спектакль и затушевав в комедии серьезные драматические ноты.

Эта веселость Вахтанговского театра еще не потеряла за пятнадцать лет его существования свежести и непосредственности. Она не заштамповалась в мертвых рутинных приемах. Театр сохранил свою молодость, живость движений и чувство изящного. Он еще умеет порхать в своих грациозных спектаклях. Но чем дальше, тем острее проявляется ограниченность этого игрового стиля. Стилизация очень часто переходит в манерную красивость, и лукавая ирония сменяется серьезной игрой в безделушки.

И дело здесь не только в том, что, оставаясь на этих позициях, театр уходит от большого содержательного искусства, от глубоких тем, которые выдвигает перед ним современная жизнь. Маскарадный стиль ограничивает возможности внутреннего творческого развития коллектива театра. Он останавливает рост актерских индивидуальностей, консервирует исполнителей в пределах однажды найденной манеры, дает им задачи чисто внешнего, поверхностного раскрытия человеческого образа.

Нелегко расставаться со своим прошлым, особенно с таким блестящим прошлым, овеянным легендарной славой Вахтангова и воспоминаниями о первых успехах, о первых аплодисментах, которыми встретила московская публика рождение театра в «Принцессе Турандот». Не без труда, не без сожалений Вахтанговский театр освобождается от своих традиций, сложившихся за полтора десятка лет его профессиональной работы. Время от времени он снова обращается к уже пройденным этапам, пытаясь воскресить на сцене видения своей театральной юности и утвердить их как свою подлинную и единственную биографию

2

Но за эти годы в театральном здании на Арбате вырос и другой театр, гораздо более интересный, содержательный и острый, чем его предшественник. Это — тот же веселый театр, создающий радостное оптимистическое искусство. Он не зачеркивает своего прошлого, но органически включает его в основных и лучших его тенденциях в свой новый складывающийся стиль.

Начало этого нового пути Вахтанговского театра мы находим в его давнишних постановках — «Барсуки» и «Виринея», сделанных более десяти лет назад. В этих старых спектаклях театра впервые на его сцене маскарадная стилизация уступила место более глубокому подходу к материалу революционной действительности. В них зазвучало ощущение драматизма реальных жизненных событий, и условные театральные персонажи уступили дорогу живым людям. Уже в те годы Вахтанговский театр наметил вторую линию своего творческого развития. Но только с «Егора Булычова» она определилась как основная и решающая в практике этого театра. Ей принадлежат и такие прекрасные спектакли вахтанговцев последних лет, как «Аристократы» и «Далекое».

«Егор Булычов» М. Горького, поставленный Вахтанговским театром, давно уже стал классическим спектаклем для всего советского театра. Но для Театра Вахтангова этот спектакль имел значение своеобразного переворота. Горький сыграл роль второго духовного «отца» студии. Вахтанговский театр был открыт заново. «Егор Булычов» показал, какие не использованные еще возможности таятся в этом молодом, дружном коллективе, так весело и отважно начавшем пятнадцать лет назад свою театральную жизнь.

Глубокая горьковская мысль была раскрыта театром с замечательной силой и остротой. Мы все помним этот волнующий спектакль и превосходную игру Щукина в заглавной роли. Вахтанговский театр не просто перевел на язык сцены произведение Горького. Он вложил многое от себя, наполнив спектакль той жизнерадостностью, которая всегда была свойственна этому театру, но которую он так часто расточал на изящные пустячки и безделушки. Драма о смерти прозвучала на сцене как гимн жизни, радостной и торжествующей. И сам-Егор Булычов в исполнении Щукина, с его веселым пафосом разоблачения, с его нравом озорника, атеиста и отрицателя старого затхлого быта, в какие-то моменты спектакля приобретал черты нашего современника, утверждающего жизнь в ясности и простоте новых человеческих отношений.

В этом классическом спектакле театр открыл в себе способность не только радоваться и веселиться, но и глубоко задумываться о жизни и воссоздавать ее на сцене в человеческих образах, полных внутреннего драматизма. Вместе с тем в «Егоре Булычове» театр преодолел и свое стремление к внешней красивости, к стилизации и к подчеркнутой нарядности своих представлений. Его художественный стиль стал более мужественным, сдержанным и человечным.

Этот путь театра продолжился в «Аристократах» и в «Далеком». И в этих спектаклях театр обрел в себе ощущение драматизма героической эпохи и умение глубоко проникать во внутренний мир сегодняшних людей.

С этой линией театра связан рост его художественного коллектива. Мы все были свидетелями внезапного превращения талантливого, но несколько сдержанного в своих прежних работах Щукина в одного из крупнейших мастеров советской сцены, раскрывшего в образах Булычова и Малько свою самостоятельную человеческую тему.

Вахтанговский театр обладает рядом