— Ничего не бойтесь, госпожа герцогиня, это я, соблаговолите открыть мне.

Хитано так проворно скрылся через маленькую дверь, что это едва можно было заметить. Блондо посмотрела на меня вопросительно: я трепетала, но хотела выяснить истину. — Впусти господина коменданта, — приказала я ей.

Господин де Сен-Map вошел и окинул взглядом комнату; очевидно, он не заметил ничего подозрительного, ибо его сведенные брови разгладились. Он поклонился и попросил у меня прощения за то, что посмел явиться в столь поздний час, но только что прибыл придворный гонец, который привез важные новости и письмо для меня от отца.

Новости были таковы: опала г-на де Фуке, его арест в Нанте, его интриги и похождения с прекрасными дамами, шкатулка с письмами и все, что за этим последовало. Письмо отца состояло всего из нескольких строк:

«Моя дорогая дочь! Не заботьтесь больше о подопечном суперинтенданта, пусть он околевает как собака, и добейтесь расположения к себе г-на де Сен-Мара, который пользуется доверием г-на Кольбера: этот человек может принести всем нам пользу. Мой гонец, как я надеюсь, застанет Вас в Пиньероле; если Вас там уже не окажется, напишите коменданту и пригласите его на несколько дней в Монако; так поступают добрые соседи, и это пригодится в будущем. Ваш любящий отец Грамон».

Прежде всего я подумала, что мой муж, вероятно, захочет уехать на следующий день, но затем совет маршала меня успокоил. Следовало очаровать тюремщика, а у нас оставалось для этого не более суток; между тем, чтобы с большей вероятностью преуспеть в этом, я немедленно приступила к делу.

Вооружившись приятнейшей улыбкой, я подняла взгляд на коменданта и тотчас же встретила его глаза, устремленные на меня, — его никогда нельзя было застать врасплох.

— Господин Фуке был с вами в дружбе, сударь? — спросила я.

— Нет, сударыня.

Ответ был коротким и решительным, он выдавал человека, не привыкшего колебаться. Это было кстати, я поняла, что мне еще предстоит сказать.

— Я так и знала, этого следовало ожидать. Подобные вертопрахи нравятся только легкомысленным и заурядным людям. Суперинтенданту не пристало швыряться деньгами, если ему приглянулась какая-нибудь красотка, и засыпать ее любовными записками. Расскажите-ка мне лучше о господине Кольбере! Вот это человек! Господин де Сен-Map продолжал внимательно смотреть на меня.

— Да, — не спеша отвечал он, — господин Кольбер — усердный, деятельный и сведущий человек; это справедливый человек, это сдержанный человек; к тому же разве он не является учеником кардинала Мазарини?

— Ах, да, конечно. Этот любезный кардинал так меня любил!

— Он любил вас, сударыня? Простите, я не слишком деликатен, мне следовало бы удалиться и оставить вас в покое.

Господин де Сен-Map улыбался, кланяясь; эта улыбка казалась столь неуместной на лице тюремщика, что он тотчас же ее согнал — она не могла там задержаться.

— Нет, нет, сударь, вы мне нисколько не мешаете. Я не могу заснуть, как видите, и даже позвала своих горничных. Разумеется, покойный кардинал любил меня, поскольку кардинал де Ришелье был моим двоюродным дедом.

Блондо пододвинула к коменданту стул, он сел, и мало-помалу мы разговорились. Я была сама любезность и кротость. Я внимательно слушала г-на де Сен-Мара и не перечила ему — слоном, мне удалось так хорошо взяться за дело, что когти этого волка притупились. Он ушел от меня через два часа покоренный, и не потому что я ему что-нибудь обещала или в чем-либо призналась, а лишь благодаря моей искусной лести. То был один из редких случаев в моей жизни, когда я соизволила утруждать себя притворством. Филиппу следовало бы поблагодарить меня за это, ибо такое мне претит.

На следующий день г-н де Валантинуа узнал обо всем; он ни о чем не подозревал — его сон неподвластен даже дворцовым бурям. У меня не было никаких вестей от цыгана; Блондо, искавшая его по моему приказу, не могла его нигде найти весь день. Комендант распорядился подать завтрак в мою комнату и смиренно спросил, не сочту ли я за дерзость, если он попросит разрешение сесть со мной за стол. Посудите сами, могла ли я ему отказать! Я вела себя еще более ласково, чем накануне, и в качестве развлечения тюремщик предложил мне то, чего я желала больше всего на свете — посещение крепости.

Я поднималась вслед за комендантом на крепостные стены, карабкалась с ним по бесконечным лестницам и прикидывалась несведущей во многих известных мне вопросах, чтобы доставить ему удовольствие просвещать меня. Господин де Сен-Map показал мне башни, пустые карцеры и прочие утонченные прелести государственной тюрьмы. Возможно, я видела будущую камеру Лозена! С тех пор как граф оказался в этом отвратительном месте, оно беспрестанно стоит передо мной, я мысленно брожу там и провожу ночи напролет, пытаясь представить, в какой из этих ужасных конур он томится.

Но в ту пору я думала лишь о бедном Филиппе; передо мной возвышался мощный, совершенно прямой донжон, где, вероятно, его держали. На окнах стояли тройные решетки; то были не окна, а скорее бойницы; очевидно, свет должен был просачиваться сквозь них, как через воронку. Я содрогалась, глядя на эту башню. Сен-Map не говорил о ней ни слова; он рассказывал мне обо всем, кроме нее, а я не решалась его расспрашивать, опасаясь, как бы он не предпочел завершить осмотр.

В какое-то мгновение мне показалось, что за тройной решеткой маячит какая-то белая точка; комендант тоже обратил на нее внимание, ибо он очень резко встрепенулся, но тотчас же сдержал свой порыв; я притворилась, что этого не заметила, а г-н де Валантинуа вообще ничего не видел.

После этой долгой прогулки мы чувствовали себя немного уставшими и, главное, были весьма опечалены. Я вернулась в свою комнату, чтобы еще раз расспросить Блондо и узнать, нет ли известий от цыгана, исчезнувшего столь таинственным образом. Горничная больше не видела хитано; я начала серьезно за него опасаться. Мы сели за стол; обязанности дворецкого исполнял уже другой человек. Я смотрела на окружавшие меня незнакомые лица и, должно быть, являла собой плачевное зрелище. Неужели этот хитрый лис-комендант замыслил усыпить мои подозрения своей любезностью и проведал о нашем сговоре? Это повергало меня в трепет: а что если он решил оставить меня здесь?! Кроме того, я отношусь к числу людей, более всего желающих то, что труднодостижимо. Меня бросало в жар при мысли, что я так и не увижу Филиппа, ведь я знала, что он страдает совсем рядом, а мы не могли даже перемолвиться словом. Эта тайна манила меня. Почему моего друга держали здесь? В чем заключалась его вина? Кем был этот несчастный? Я невольно думала о нем, и от всех этих мыслей и догадок он становился в моих воспоминаниях еще прекраснее.

Господин де Валантинуа стал моим добрым гением. Он без всякой задней мысли, вполне искренне спросил г-наде Сен-Мара, куда подевался вчерашний смуглый дворецкий, который так ловко нес свою службу, прибавив, что хотел бы иметь такого же слугу.

— Все наши лакеи — такие бестолочи, — продолжал он. — Госпожа де Валантинуа сбивает их с толку, находя, что они все делают невпопад, и от страха не угодить они причиняют вдвое больше вреда.