В медотсеке он взял пакет первой помощи в красной керамической коробке, сунул под мышку. Погладил автодок, как приятеля, с которым прощаешься неизвестно на сколько.

Шлюз был открыт, и Джим смог перейти на «Сокол», не привлекая особого внимания. Лаконцы неплохо научились притворяться, что его здесь нет, а его статус, во-первых, гостя Элви и, во-вторых, любовника вождя сопротивления обеспечил ему место в их устоявшейся иерархии. Раз идет с таким видом, будто знает куда, значит, знает. Он словно обернулся невидимкой.

В комнате катализатора было пусто, не считая изолирующей камеры. Он закрыл за собой дверь в коридор. Она не запиралась, и Джим не придумал способа ее заклинить. Что же, ничто не совершенно. Он вскрыл пакет первой помощи, перебрал содержимое. Бинты. Антисептик. Инъектор для безатмосферных условий.

Шприц.

Голова была на удивление ясной. Несмотря на ощутимое присутствие других сознаний, он в эту минуту принадлежал самому себе. Чувствовал себя одиноким как никогда и к тому же довольным. Конец сомнениям. Тревога, преследовавшая его с Лаконии, испарилась, как роса в жаркий день. Сейчас он был только собой.

Изолирующая камера легко открылась, он выкатил катализатор. Она мазнула по нему пустым, невидящим взглядом. Губы шевелились, будто она говорила что-то никому кроме нее не слышное. Когда он ввел иглу ей в руку и потянул поршень вверх, она не отреагировала.

Шприц заполнялся отливающей в синеву черной жидкостью. Пять кубиков, десять. Джим услышал сигнал тревоги где-то неподалеку и решил, что это из-за него. Он собирался закатать рукав и ввести образец в локтевую вену, но испугался вдруг, что команда «Сокола» объявится раньше времени и помешает. Поморщившись, он воткнул иглу сквозь штанину летного комбинезона прямо в бедро. Катализатор причмокнула губами и стала извиваться, словно заново училась плавать.

Джим закрыл глаза.

Сперва было холодно: ледяная ниточка от иглы протянулась в живот. Потом пришла и ушла волна тошноты, оставив после себя изжогу, поднимавшуюся от живота в грудь. Сердце тяжело забилось: медленно, жестко и мощно, ударами молота. Во рту встал вкус металла.

В темноте за веками замигали голубые светлячки. Ощущение было такое, будто кровь растекается в занемевшие руки и ноги. Как будто дождь наполняет сухие русла в пустыне. Как будто он вспоминал. Он медленно, протяжно вздохнул. Его трясло. Он открыл глаза, оглядел комнату и увидел то, что ожидал увидеть. Сутулые плечи. Виновато-удивленное лицо унылой собаки.

Шляпа пирожком.

– Ну, – только для Джима сказал знакомый голос, – значит, дело плохо.

– Привет, Миллер. Надо поговорить.

– Ты его видишь? – спросила Наоми. – Вот сейчас видишь?

Джим кивнул. Они плавали в опустевшей лаборатории – той, где недавно был пристегнут для неудавшегося погружения Амос. Служба безопасности «Сокола» из изоляционной камеры доставила Джима прямо сюда, а Элви вызвала Наоми. Сейчас он придерживался за скобу. Лицо было потным и стянутым, как при болезни или с перепоя, но спокойным. И еще что-то в нем было – наверное, усмешка.

– Для меня он прямо между тобой и Элви, – ответил Джим. – Чуть ближе к Элви.

– Наверняка это не тот Миллер, – сказала Элви. – Должно быть, это что-то другое. Джим хихикнул.

– Что? – ощетинилась Элви.

– Извини. Это он шуточку отпустил. Послушайте, в любом традиционном понимании тот Миллер, которого я знал, погиб при падении Эроса на Венеру. Протомолекула сохранила и кооптировала схему его мозга, так что, когда ей нужен инструмент для поиска какой-то пропажи, он уже в ящике с инструментами. Той версии Миллера нужно было в места, куда без корабля не доберешься, а куда летит корабль, решал я, вот она и использовала меня. Манипулировала моим мозгом, заставляя его видеть и взаимодействовать с набором сигналов, созданных на основе Миллера. От тех манипуляций сохранились каналы. Стоило мне ввести протомолекулу, и они восстановились. – Он искоса, с легкой улыбкой на губах взглянул на Наоми. – Я вот сейчас вспомнил. Алекс толкует, что, если инструментом долго пользуются, он обретает душу. Это так, к слову. Забудь.

– Раньше ты его в присутствии других людей не видел, – напомнила Элви.

– Верно, – согласился Джим. – Здесь отношения нового типа.

Чуть помедлив, он рассмеялся. Чему, Наоми не поняла. Разве что опять Миллер. Ее ужалила ревность, и ничего она не могла с ней поделать.

– А эта версия Миллера сумеет открыть станцию, как открывала прежняя?

Джим вроде бы послушал немного и пожал плечами.

– Не знаю. И он не знает. Ситуация тоже изменилась. Не узнаем, пока не попробуем.

– Я хотела бы провести несколько анализов, – скорее самой себе, нежели им сказала Элви. – По меньшей мере скан мозговой активности. И, если будет время, полный анализ метаболизма.

– Не думаю, что у нас много времени, – ответил Джим.

– А задний ход дать можно? – спросила Наоми. – Можно ее как-то из него извлечь?

– Вернуть яичницу в яйцо трудновато, – заметила Элви. – Но, вероятно, найдется способ его стабилизировать. Или почти стабилизировать.

Джим пожал плечами.

– Неплохо бы дать нам больше времени, но только если это даст больше, чем займет. Не знаю, понятно ли выражаюсь. Счетчики уже сейчас крутятся.

– Я думаю о спасении твоей жизни, – сказала Элви.

– Понимаю и ценю. Но эта проблема на потом. Если не исправить остального, она потеряет значение. Останетесь ли вы той личностью, которой хочется меня починить? Это много значит.

Они помолчали. Наоми вглядывалась в пространство между собой и Элви, словно могла там что-то увидеть. Не увидела, зато Элви обернулась, будто взгляд предназначался ей. Наоми сообразила, что оба ждут ее решения. Джим ей улыбнулся, и от этого Наоми захотелось дать ему по морде. «Какого хрена я в это ввязалась?»

– Соберите все возможные данные и стабилизируйте его, – сказала она. – Надо будет подготовить Терезу.

– И Танаку? – спросила Элви.

Наоми замялась. Танака ей не нравилась, не внушала доверия, но сейчас их связали общие интересы – и было бы мелочно открывать еще один фронт в их личной войне.

– И Танаку.

– Хорошо, – кивнула Элви. – Я соберу медиков.

Она подтянулась к выходу из лаборатории и закрыла за собой дверь. Только услышав щелчок, Наоми догадалась, что она хочет дать им минуту наедине. Джим прятал глаза, как будто стеснялся. Он похудел, постарел, сносился с тех времен, когда они встретились на «Кентербери», но памятная ей открытость никуда не делась. И уязвимость. Чуть ли не врожденная вера, что, если действовать от чистого сердца, все уладится.

– Прости, – сказал он.

– Извиняешься? Я что, первый раз смотрю, как ты убиваешь себя? Теперь вот показываешь в замедленном движении. И еще извиняешься.