необходимые документы. Вчерашние враги превратились в союзников. Аустерлиц, Эйлау, Фридланд… Слишком много крови было пролито на пути к этому миру.

Позже те летние дни в Тильзите Наполеон назовет самыми счастливыми днями в его жизни…

* * *

Однажды в разговоре с Лас Казом Наполеон даст такую характеристику Талейрану:

«…Талейран был готов в любую минуту совершить измену, но такую, которая бы принесла ему материальную выгоду. Его осторожность была чрезвычайной; он относился к своим друзьям так, словно они могли в будущем стать его врагами, и он вел себя по отношению к своим врагам так, будто они могут стать его друзьями. …Я доверил ему очень важное дело, и уже через несколько часов Жозефина пересказала мне слово в слово все, чем я поделился с Талейраном. Я немедленно послал за министром, чтобы сказать ему, что я только что услышал от императрицы о том деле, о котором я конфиденциально сообщил ему одному, однако сведения об этом деле уже прошли через четыре или пять промежуточных каналов.

Выражение лица Талейрана всегда неизменно, и невозможно что-либо и когда-либо прочитать на этом лице. Ланн и Мюрат, бывало, в шутку говорили о Талейране, что если ты разговариваешь с ним и в это время кто-то сзади даст ему пинка, то по выражению лица Талейрана никогда не догадаешься, что его только что оскорбили».

Примерно то же самое Император говорил и доктору О’Мире:

«Талейран… развращенный человек, предавший все партии и всех людей. Недоверчив и осмотрителен; всегда в душе предатель, но всегда в сговоре с судьбой. Талейран относится к своим врагам так, словно в один прекрасный день они станут его друзьями; и к друзьям – словно им предстоит стать его врагами. Он талантливый человек, но продажен во всем. С ним невозможно что-либо решить, не подкупив его».

Неправда, что похожие друг на друга люди становятся друзьями. Полная противоположность притягивает куда больше. Шарль Морис де Талейран отличался от Жозефа Фуше, как крот-альбинос от крота обычного: крот – да не тот! Главное отличие этих двух нуворишей заключалось в их происхождении. Когда Фуше преподавал монастырским школярам латынь и азы математики, князь Талейран, он же герцог Перигорский и архиепископ Отенский, уже носил фиолетовую мантию, олицетворявшую духовную власть в одной из французских провинций.

И в этом разительное отличие их прихода во власть. Талейран свалился на олимп сверху, из ораторов Генеральных штатов; Фуше – приплелся снизу; по сути, из ниоткуда. Отсюда и разное отношение двух сподвижников Бонапарта к завоеванной власти. Власть, как уже говорилось, это прежде всего деньги. Талейран швырялся золотом, испытывая от этого наивысшее наслаждение: «презренный металл» с легкостью распахивал любые, самые неприступные двери, в частности женские сердца, а еще раскрывал дипломатические тайны. Ради этого и стоило жить. Господин Фуше с этим был полностью согласен, с одним лишь условием, что деньги должны делать деньги. Купеческий сын, он больше склонялся к накопительству.

Поэтому и отношение к службе у них было совершенно разное. В отличие от аристократа Талейрана (умного, но в меру ленивого) Фуше скрупулезен, трудолюбив и последователен. Терпеливый Фуше-муравей в своем упорстве разительно отличается от Талейрана-трутня, главным для которого является получение выгоды и удовольствий за счет труда других. «Труд – для дураков!» – девиз аристократа Талейрана. «В труде познаются блага» – это аксиома от Фуше.

«Фуше – мерзавец всех цветов и оттенков, – говорил Наполеон доктору О’Мира. – Он – тот самый человек, который принимал активное участие во многих кровавых событиях во время революции. Он – человек, который способен выведать все тайны у вас с самым невозмутимым и равнодушным видом. Он очень богат, но его богатство нажито неправедным трудом. Игорные дома в Париже были обложены налогом, но… я приказал, чтобы все деньги, собранные с помощью этого налога, были выделены больнице для бедных. Сумма достигала несколько миллионов, но Фуше, собиравший сбор с налога, бóльшую часть денег клал в собственный карман…»

Талейран и Фуше не просто разные – они резко противоположны. Отсюда и взаимная ненависть этих чиновников: одинаковые по сути, они непримиримы в способах достижения своих целей. И оказавшись по разные стороны наполеоновского трона, отличаются так же, как левая сторона от правой. Но вместе им удается создавать иллюзию целого – они выглядят как некие подлокотники трона. Каждый из них старается быть для Хозяина наиболее ценным и полезным. В идеале – незаменимым. И эти подлокотники, понимал Наполеон, надлежало поощрять: соперничество для восседавшего на троне всегда выгодно. Приятно, когда вокруг тебя, интригуя и скрипя, происходит непримиримая мышиная возня, целью которой является одно-единственное – понравиться Монарху…

И вот однажды все внезапно прекращается – и возня, и доносительство, и даже зубовный скрежет. Находившийся в Испании Бонапарт получает письмо секретного свойства: его непримиримые министры… подружились. Как метко заметил умница Цвейг, «когда между кошкой и собакой вспыхивает такая внезапная дружба, значит, она направлена против повара». И это Хозяин понял одним из первых. Заговор! Дружба подлокотников может означать только одно: их воссоединение возможно только при отсутствии самого кресла. В данном случае – трона! Заговор!!! Эти ничтожества, как ни крути, задумали свою игру, направленную на устранение Хозяина.

Наполеон в ярости! Пока его армия истекает кровью где-то под испанским Вальядолидом, в Париже закрутилась крысиная карусель…

В Вену князь Меттерних отправляет срочную депешу: «Этот союз соответствует желаниям крайне утомленной нации»…

* * *

Ха-ха! Эти дуралеи еще не поняли, что нация – это Он, их Император! И никто не виноват, что Великая революция, разрушившая Бастилию и построившая эшафот с гильотиной, оказалась обманом: бурбоновское изречение «Государство – это я!» как-то незаметно оказалось подарено Наполеону. Трон может обойтись и без подлокотников; а те без Хозяина – беспризорные поручни, никчемные палки, не более.

И все же Бонапарт испугался. Слишком обостренной стала его поистине звериная интуиция; все, что касалось власти, Наполеон чувствовал буквально шкурой, за версту.

– Готовь лошадей! – приказал он удивленному адъютанту. – Срочно возвращаемся в Париж…

Уже через две недели Император был в Тюильри. Первым он вызвал министра полиции Фуше, задав «негоднику» такую трепку, какую мог выдержать только этот непробиваемый чинуша. Выслушивая гневные тирады Хозяина, Фуше, по обычаю, лишь кряхтел и молчал, как молчит бутылочная пробка, когда в нее впивается острие хитроумного штопора. И как пробку, резко и громко выдернутую из бутылочного горлышка, Хозяин, повертев в руке, разве что не бросил на пол, чтоб растоптать.

Не растоптал. Хотя и мог. Но… вернул на место. Фуше вновь повезло. Паук в который раз остался