Выше нос! ☺

Не грусти, ты классная!!

Лю тя!

Ты лучшая!

И так далее. Дюжины сообщений от друзей, поклонников, парней, любовников, коллег и знакомых. Они понятия не имели, из-за чего она расстроена, но так легко было представить, будто они все прекрасно понимали и знали о ее планах, так что каждое сообщение лишь укрепляло ее решимость. Она вынуждена это сделать. Лора подумала о будущем, о маме, о том, что поставлено на карту. И поняла, что права. Она выполнит свой план. Препод сам напросился. Вот и поделом. Теперь он у нее попляшет.

3

Они встретились в одном из сетевых кафе неподалеку от пригородного бизнес-парка, в котором работал Генри. Бизнес-парк выстроили прямо возле шоссе; на ведущей к нему односторонней дороге вечно стояла пробка. Навигаторы и карты в телефонах здесь неизменно путались, так как из-за близости к четырнадцатиполосной магистрали, чтобы попасть в бизнес-парк, приходилось несколько раз неудобно разворачиваться вопреки логике и ехать в другую сторону, чтобы попасть на тот или иной виадук или въезд на шоссе, а также кружить по “клеверным листам” развязок.

В кафе играло что-то из списка сорока лучших композиций для пения хором, а полы устилал ковролин, на котором в пределах досягаемости сидевших на высоких стульчиках детей были разбросаны крошки, цветные карандаши, клочки мокрых салфеток, виднелись пятна от молока. В вестибюле толпились семьи, дожидавшиеся, пока освободится столик, и глазели на пластмассовые шайбы, которые им раздавали официантки, – устройства со встроенным моторчиком и подсветкой вибрировали и мигали, едва столик освобождался.

Генри и Сэмюэл сидели в кабинке и держали в руках меню – большие, ламинированные, яркие, разноцветные, с множеством разделов, размером с десять заповедей из того фильма про десять заповедей. Блюда здесь подавали те же, что и в любых сетевых кафе: бургеры, стейки, сэндвичи, салаты, всякие затейливые закуски с нарочито неправильно написанными прилагательными в названиях – например, “зачотный”. От прочих заведений это кафе отличалось лишь тем, что здесь как-то специфически готовили лук: разрезали и обжаривали таким образом, что луковица на тарелке раскрывалась и походила на засушенную лапку с множеством пальцев. Можно было вступить в Призовой клуб и получать очки, если заказал такое.

На их столе стояли закуски, которые Генри оплатил корпоративной кредиткой. Они проводили “эксперименты”, как он это называл. Пробовали по очереди разные блюда из меню и обсуждали, можно ли их выпускать в виде замороженных полуфабрикатов: например, обжаренные до золотистой корочки кусочки чеддера – да, а вот жареного желтоперого тунца, пожалуй, нет.

Все это Генри записывал в ноутбук. Они ели шашлык из курицы в мисо, когда Генри наконец завел речь о том, что живо его интересовало, однако он изо всех сил притворялся, будто ему все равно.

– Кстати, тебе удалось что-то выяснить о матери? – с деланным безразличием спросил Генри, разрезая вилкой кусок курицы.

– Если бы, – ответил Сэмюэл. – Я сегодня весь день проторчал в библиотеке Иллинойсского университета, рылся в архивах, перебрал все, что у них было за 1968 год. Ежегодные справочники. Газеты. Надеялся, что найду хоть слово о маме.

– Ну и?

– Черта с два.

– Она же недолго пробыла в университете, – заметил Генри. – От силы месяц. Неудивительно, что ты не ничего не нашел.

– Я не знаю, что делать.

– И как она поживает? Ты же ее тогда видел, в квартире. Она, ну я не знаю, счастлива?

– Непохоже. Она все больше молчала. Мне показалось, она чего-то боится. Смирилась и ни на что уже не надеется.

– Узнаю ее.

– Может, мне еще раз к ней съездить? – спросил Сэмюэл. – Выбрать время, когда этого ее адвоката не будет.

– Еще чего. Не вздумай! – сказал Генри.

– Почему?

– Во-первых, она этого не заслужила. У тебя от нее одни неприятности. А во-вторых, это опасно. В Чикаго кругом преступники.

– Ну пап.

– Я серьезно! Где бишь она живет?

Сэмюэл назвал адрес. Отец набрал его на компьютере и сказал, глядя в экран:

– Тут вот пишут, что в этом районе за последнее время было совершено шестьдесят одно преступление.

– Пап!

– Шестьдесят одно! И это только за прошлый месяц. Нападение. Побои. Насильственное вторжение. Вандализм. Кража мотоцикла. Кража со взломом. Еще одно нападение. Преступное нарушение владения с причинением вреда. Кража. Снова нападение. Прямо на улице!

– Брось, я там был. Все спокойно.

– На улице. Среди бела дня! Дадут тебе ломом по голове, заберут кошелек, а тебя бросят умирать.

– Да ничего не будет.

– Еще как будет. Вон вчера было.

– Ничего со мной не случится.

– Попытка кражи. Вооруженные преступления. Нашли человека, которого вроде бы похитили.

– Пап, послушай…

– Нападение в автобусе. Избиение с отягчающими обстоятельствами.

– Ладно, уговорил. Я буду осторожен. Как скажешь.

– Как скажешь? Тогда я тебе так скажу: не езди. Не езди ты туда. Сиди дома.

– Пап…

– Пусть выгребается как хочет. Пусть хоть сгниет там.

– Мне от нее кое-что нужно.

– Да ну что тебе от нее может быть нужно!

– Я же не говорю, что мы станем вместе отмечать Рождество. Мне нужно узнать ее историю. Если я этого не сделаю, мое издательство подаст на меня в суд.

– И думать забудь.

– И что ты предлагаешь? У меня выбора нет. Разве что объявить себя банкротом и сбежать в Джакарту. Ты этого хочешь?

– Почему в Джакарту?

– Это я так, к примеру. Мне нужно, чтобы мама мне все рассказала.

Генри пожал плечами, засунул в рот кусок курицы, принялся жевать и делать пометки в ноутбуке.

– Смотрел вчера, как “Кабс” сыграли? – не отрывая глаз от экрана, спросил он.

– Мне сейчас не до того, – ответил Сэмюэл.

Генри хмыкнул.

– Хорошо сыграли.

Спорт их объединял, помогал понять друг друга. Если разговор не клеился, становился чересчур печальным или откровенным, они меняли тему и принимались обсуждать бейсбол. После ухода Фэй Сэмюэл и Генри о ней почти не говорили. Страдали поодиночке. А беседовали в основном о “Кабс”. Когда она ушла, оба вдруг воспылали к “Чикаго Кабс” беззаветной всепоглощающей любовью. Со стен в комнате Сэмюэла исчезли репродукции непонятных произведений современного искусства в рамках, плакаты с сумбурными стихами, которые повесила мать: их заменили постеры с Райном Сандбергом, Андре Доусоном и вымпелами “Кабс”. По вечерам в будние дни они смотрели трансляции по кабельному каналу WGN, и Сэмюэл в буквальном смысле молился Богу – вставал на колени на диван, поднимал глаза к потолку и просил, скрестив пальцы (на самом деле просто торговался с Богом): пожалуйста, пусть будет хоум-ран, пусть они победят во втором иннинге, пусть выиграют в сезоне.