Значит, Плуту нужна информация о матери, но та ему ничего не расскажет. Ему нужны сведения о ее прошлом, при этом из конкретики у них только до смешного скудная запись об аресте да фотография матери на демонстрации протеста в 1968 году. Рядом с ней на снимке сидит девушка в очках-авиаторах: быть может, они из одной компании. Интересно, жива ли она еще, подумал Павнер. Вдруг она по-прежнему в Чикаго или у нее там остались друзья. Нужно выяснить, как ее звали. Он послал фотографию Секирщику, эльфу девяностого уровня, который в реальном мире учился в выпускном классе и прекрасно писал коды, но был далек от спорта, что чрезвычайно печалило его отца: тот, напротив, ничем, кроме спорта, не интересовался. Как программист Секирщик занимался “бомбардировками сосцетей” (так он говорил): он мог практически одновременно разместить сообщение в каждой ветке комментариев к посту в блоге, на каждой странице Википедии, на каждом форуме и сообществе в интернете. На этом наверняка можно было заработать кучу денег, пока же Секирщик пользовался этой программой для того, чтобы отомстить тем уродам, которые чморили его в школе. Он в фотошопе вставлял их лица в откровенные фото с гей-порнухой и рассылал весьма реалистичные результаты полумиллиарду человек. Секирщик объяснял, что проводит бета-тестирование приложения и еще не придумал, как его монетизировать, хотя Павнер подозревал, что тот всего лишь дожидается, пока ему исполнится восемнадцать, чтобы свалить из дома и не делиться миллионами с мудаком папашей.

В общем, Павнер отправил Секирщику фотографию и приписал: “Разошли по чикагским форумам. Мне надо выяснить, кто эта баба”.

Павнер откинулся на спинку стула. Душа его пела. Несмотря на то что само дело отняло у него от силы минуту-другую, морально он очень устал: сперва все придумать, потом воплотить в жизнь. Он совершенно выбился из сил, вымотался, перенервничал. Попытался войти в “Мир эльфов”, но серверы по-прежнему лежали.

Он посмотрел в окно на почтовый ящик. Сел обратно на стул, пытаясь решить, как быть дальше, потом встал, пересел на другой стул, потому что на том было неудобно. Снова встал, вышел на середину комнаты и мысленно сыграл в игру, по правилам которой нужно было встать точно в центре комнаты, на равном расстоянии от каждой из четырех стен. Однако тут же оставил это занятие, пока не захотелось сходить за рулеткой, чтобы проверить точность глазомера. Подумал было посмотреть кино, но все фильмы уже пересмотрел по сто раз, всю коллекцию. Подумал, не купить и не скачать ли какое-нибудь новое кинцо, но подумал, что, пока посмотрит, непременно устанет. Павнер ходил по дому, надеясь, что глаз зацепится за что-нибудь и, быть может, тогда он придумает, как быть дальше. Вроде бы на кухне были какие-то незаконченные дела, но какие именно, он никак не мог вспомнить. Павнер открыл и закрыл духовку. Открыл и закрыл посудомойку. Открыл холодильник: ну уж там-то наверняка лежит что-то, что напомнит ему про эту чертову кухню.

2

Ну, в общем, Лора Потсдам никогда прежде не испытывала такого чувства. Какое-то совершенно новое ощущение. Вообще непонятно, что происходит! Она сидела в грязной комнате общежития, лазила в “ЯТут”, ждала, когда придет Ларри, и впервые в жизни испытывала сомнение.

Сомневалась она много в чем.

Вот прямо сейчас у нее вызывало сомнение приложение “ЯТут”, в котором нельзя было выбрать вариант “сомнение”: его попросту не было среди стандартных пятидесяти смайлов. Приложение ее разочаровало. Впервые за все время “ЯТут” не сумело разобраться в ее чувствах.

“ЯТут ужасно себя чувствую”, – написала она, но потом передумала: нет, не совсем так. “Ужасно” она себя чувствовала, когда в очередной раз обижала маму или после еды. Сейчас она вовсе не чувствовала себя “ужасно”. Лора стерла слово.

“ЯТут запуталась”, – написала она, но это выглядело как-то глупо и убого. Нет, в таком признаваться нельзя. Если ты запуталась, значит, у тебя нет цели в жизни, а у нее, Лоры, такая цель была: она планировала добиться успеха, стать вице-президентом корпорации в сфере маркетинга и коммуникаций, разве нет? Она же отличница! Студентка элитарного университета! Лора слово “запуталась” стерла.

“ЯТут не в своей тарелке” тоже не подходит: как-то несерьезно. Удалить.

Лора любила приложение “ЯТут” за то, что в нем можно было сообщить всем друзьям, как она себя сейчас чувствует, и их смартфоны автоматически откликались на ее чувства и посылали подходящий случаю смайлик. Лоре нравилось, что можно написать “ЯТут грущу”, и несколько секунд спустя на экране ее телефона высвечивались сообщения, в которых ее подбадривали, поддерживали, утешали, и ей сразу же становилось легче. Можно было выбрать одну из пятидесяти эмоций из списка, написать небольшое пояснение, прикрепить фотографию, или и то и другое, и получить поддержку друзей.

Но сейчас Лоре впервые не хватило пятидесяти стандартных эмоций. Ей впервые не подходила ни одна из них: странно, а ведь ей всегда казалось, что пятьдесят эмоций – это до фига. Тем более что какими-то из вариантов она ни разу не воспользовалась. Она ни разу не написала “ЯТут в отчаянии”, хотя “отчаяние” было в списке пятидесяти стандартных эмоций. Ни разу не написала “ЯТут провинилась” или “ЯТут опозорилась”. И, разумеется, ни разу не написала “ЯТут чувствую себя старой”. Она не “грустила” и не “страдала”. Скорее, сомневалась в том, что думает, чувствует и поступает правильно. И от этого ей было неуютно, поскольку это противоречило основному принципу ее жизни: все, что она делает, правильно и похвально, она достойна того, чтобы получать все, чего ей хочется, – это всегда внушала ей мать, которой Лора и позвонила после встречи с преподавателем по литературе:

– Он считает, что я списала! Что я сдала чужую работу!

– Это правда? – спросила мать.

– Нет! – выпалила Лора и, помолчав, призналась: – Вообще-то да. Я списала.

– Ну что ж, у тебя наверняка была веская причина.

– Еще какая, – ответила Лора.

Мама всегда находила для нее достойные оправдания. Как-то раз, когда Лора в пятнадцать лет заявилась домой в три часа ночи пьяная, ну, может, еще чуток под кайфом – ее высадили у дома из машины три парня, которые очень громко разговаривали и были намного старше Лоры (не то закончили школу, не то вылетели оттуда), – со спутанными и всклокоченными на затылке волосами, поскольку во время того, что происходило на заднем сиденье, елозила головой по обивке, в общем, ввалилась домой в полном коматозе и даже не сумела ответить на вопрос матери, где была, стояла, пошатываясь, и тупо таращилась на нее, так вот даже тогда мама нашла ей оправдание.

– Ты заболела? – спросила она, и Лора послушно кивнула головой. – Да я уж вижу. Ты явно заболела. Наверно, легла поспать, вот и пришла так поздно?

– Да, – ответила Лора. – Что-то мне нехорошо.

Разумеется, чтобы обман не раскрылся, на следующий день Лоре пришлось прогулять школу, прикинувшись, будто ей очень плохо – то ли простудилась, то ли подхватила грипп, – хотя притворяться и не пришлось, учитывая, что она проснулась с дикого похмелья.