— Это блюдо, — объяснял Юра, отправляя в рот дымящуюся ложку, — не имеет научного названия. В петровском флоте оно называлось просто «кашица», а в наше время известно в глубинных сельскохозяйственных районах под названием «кондер».

— Сам ты «кондер»! — смеялась Валя.

— Возьмись-ка, Валентина, за исследование этого термина — диссертацию защитишь, в люди выйдешь. Эх, был бы я филологом!

— Такие, как ты, филологами не бывают.

— Почему?

— Потому что ты яхтсмен. А филология — дело серьезное.

— Вы слышите, коммодор? — воззвал Юра к Николаю. — Нас публично поносят!

— Сейчас разберемся, — сказал Николай, ставя на раздвижной столик пустую миску. — Валерик, будь добр, назови серьезных яхтсменов.

Валерка нес вахту у румпеля и с улыбкой прислушивался к разговору. Он начал перечислять:

— Джек Лондон, Жюль Верн, Мопассан, Серафимович, Куприн, Хемингуэй…

— Эйнштейн, — добавил Юра.

— Достаточно, — заключил Николай и не без ехидства посмотрел на Валю. — Что вы скажете теперь, сеньорита?

— Конечно, попадались и среди яхтсменов некоторые исключения, — промямлила Валя и вдруг напустилась на Юру: — И нечего ухмыляться с победоносным видом!

— Действительно, — заметила Рита. — Трое против одной — разве можно так спорить?

После обеда складывали посуду в сетку-авоську спускали на веревке с кормы. Миски бренчали в тугой кильватерной струе и вымывались дочиста.

Погода стояла великолепная. Все пятеро не носили ничего, кроме купального минимума и защитных очков, и основательно загорели.

— Прав был Чарлз Дарвин, — заметил однажды Николай. — Помните «Путешествие на Биггле»? Он пишет, что белый человек, когда купается рядом с таитянином, выглядит очень неважно. Темная кожа естественнее белой.

Валя подняла голову от книжки, хотела было возразить, но, взглянув на коричневые плечи Николая, промолчала.

Когда солнце слишком уж припекало, коммодор Потапкин приказывал становиться на якорь. Мигом пустела палуба «Меконга». Купались, ныряли, гонялись друг за другом в прозрачной воде. По очереди надевали маску к ласты и путешествовали по песчаному морскому дну Осваивали самодельное пружинное ружье для подводной стрельбы.

— Конечно, — говорил Юра, — охота на рыбу с дыхательными приборами запрещена, но нам можно.

Втроем гонялись по очереди за одним и тем же сазаном — и никто не попал…

Холодок в отношениях между Валей и Ритой понемногу таял. Из женской солидарности Рита поддерживала Валю в частых спорах. Иногда они уединялись, насколько возможно это на тесной яхте, и подолгу разговаривали о чем-то своем. Вернее — Валя рассказывала о себе, о диссертации, о том, какой Юра бывает противный и невнимательный. Рита слушала улыбаясь.

Море, солнце и движение делали свое дело. Рита повеселела, загорела и сама ужасалась своему аппетиту. Город, тревога, огорчения последних месяцев — все это отодвинулось, задернулось синим пологом моря и неба.

Был лунный вечер. Черное небо — сплошь в серебряных брызгах звездной росы. Слегка покачиваясь, бежал «Меконг» по черной воде, оставляя за собой переливающееся серебро кильватерной дорожки.

Рите не хотелось спать. Она сидела в корме, обхватив руками колени. Рядом полулежал Николай. Его вахта подходила к концу, но он не торопился будить Валерку, спавшего в каюте.

Тишина, море, вечер… Николай закрыл глаза. «Коснуться рук твоих не смею», — всплыл вдруг в памяти обрывок стиха.

— Я вспомнила детство, — сказала Рита. — Только в детстве были такие вот тихие звездные ночи.

Ее голос наплывал будто издалека.

— Какая странная сила у моря, — медленно продолжала она. — Оно словно смывает все с души…

«Коснуться рук твоих не смею», — беззвучно повторял он.

— Ты слышишь меня?

— Да. — Николай открыл глаза.

— Только теперь я, кажется, поняла, почему в моем роду было много моряков…

А на носу «Меконга», за стакселем, облитым лунным светом, сидели Валя и Юра. Валя положила черноволосую голову на Юрино плечо и зачарованно смотрела на море и звезды.

— Смотри, какая яркая, — шепнула она, указав на золотистую звезду.

В той части горизонта небо было чуть светлее и отсвечивало синевой.

— Это Венера, — сказал Юра. — А знаешь, греки считали Венеру за две звезды: вечернюю, западную — Веспер, и утреннюю, восточную — Фосфор. Правда, Пифагор еще тогда утверждал, что это одна планета.

— Вечно ты со своими комментариями! — недовольно протянула Валя. — Не можешь просто сидеть и смотреть на природу…

Вдруг она оглянулась и высунула из-за стакселя любопытный нос.

— Интересно, о чем они разговаривают? — прошептала она. — Как ты думаешь, какие у них отношения?

— Не знаю.

— Юрик, умоляю!

— Говорю — не знаю. — Юра счел нужным добавить: — У вас есть женская классификация: ходят, встречаются, хорошо относятся, еще что-то. Все это не подходит. Лучше всего — не вмешивайся.

— Ну и глупо!

Валя отодвинулась. Рекс, лежавший рядом, вильнул обрубком хвоста. Она машинально погладила пса по теплой голове.

Юра торопливо спустился в каюту и вынес фотоаппарат.

— Редкий документальный кадр, — пробормотал он, нацеливаясь объективом на Валю и Рекса. — Всегда была против пса, и вдруг… Вот что делает лунный свет…

Он щелкнул затвором и сказал:

— Если что-нибудь выйдет, я увеличу этот снимок и сделаю на нем надпись:

Ночь светла; в небесном поле

Ходит Веспер золотой.

Старый дог плывет в гондолу

С догарессой молодой.

— У Пушкина не дог, а дож, — поправила Валя. — Венецианский дож.

— А у нас — дог. Правда, не старый, но все же дог. В переводе с английского — пес.

Валя махнула рукой и пошла спать.

Опаленный солнцем архипелаг…

Миновали остров Дуванный, где некогда вольница Степана Разина «дуванила» — делила трофеи персидского похода. Побывали на богатом птичьими гнездовьями острове Булла. Высаживались на острове Лось, усеянном грифонами. Здесь в кратерах — иные были до двадцати метров в диаметре — постоянно бурлила горячая жидкая грязь. Кое-где она переливалась через края, бурыми ручьями стекала в море.

— Как странно, — говорила Рита, — я представления не имела, что у нас под боком такая дикая и грозная природа…

Теперь «Меконг», обогнув остров Обливной, шел к Погорелой Плите — каменистому острову, издали похожему на парусник. Когда-то Погорелая Плита была подводной банкой; в 1811 году (это Юра вычитал из лоции) корвет «Казань», наскочив на нее, потерял руль. После Погорелой Плиты намеревались взять курс прямо к куринскому устью.