9–го июля 1906 года».

Что‑то знакомое, не правда ли? Вот именно. Фактически это развитие идей «Финансового манифеста» Парвуса. Но выстрел получился холостым, ибо никакого особого народного возмущения роспуск Думы не вызвал. Те, кто всерьез хотел сражаться с властью, развлекались стрельбой, забастовками и восстаниями, им Дума была безразлична. А остальные повозмущались да и утихли. Так же без особого шума выбрали II Думу, которая начала свою работу 20 февраля 1907 года. С ней вышло еще хуже. На этот раз в затее решили поучаствовать и большевики, которые поняли, что революция идет на спад, и предполагали «использовать думскую трибуну для агитации».

Состав Думы получился такой.

Левые фракции в совокупности получили 222 мандата (43 % общего числа избранных депутатов). Из них:

Народники разных направлений — 157 мест (трудовики — 104, эсеры — 37, народные социалисты[88]— 16).

Социал — демократическая фракция — 65 депутатов.

Кадеты потеряли 80 мандатов, зато выросло правое крыло — правые (монархисты) и октябристы заняли в Думе 54 места (10 %).

Цирк начался по новой. Правда, теперь либералы стали осторожнее, понимая свои силы — зато большевикам было всё по фигу. Ведь в чем состояла позиция либералов? По сути, уговорить власть пойти на какие‑то уступки, ибо возможностей давить на власть у них не было. Большевикам же все эти либеральные игрища были безразличны.

Новая Дума тоже просуществовала недолго. 3 июля 1907 года она была распущена. Эту дату многие считают завершением первой революции — хотя, как мы помним, крестьяне продолжали бунтовать, а эсеры — стрелять. Избирательный закон был сильно подкорректирован, он теперь предоставлял гораздо более серьезные привилегии дворянам, а вот крестьянам — наоборот. Властям очень трудно было расстаться с иллюзией патриархальной любви мужичков к батюшке — царю, но к 1907 году все же выяснилось, что эта любовь, мягко говоря, не всеобъемлюща. Главной особенностью нового закона являлось то, что избирательные правила, все эти «курии» и «выборщики», были сознательно запутаны до невозможности, что позволяло сторонникам правительства проталкивать своих кандидатов.

«По старому закону крестьянские выборщики в губернских избирательных собраниях Европейской России выбирали одного обязательного крестьянского депутата из своей среды сами, без участия других выборщиков. Теперь же обязательный депутат — крестьянин избирался всем составом губернских выборщиков. Ясно, что выборщики — помещики, получившие преобладание по новому закону в большинстве губернских избирательных собраний, выбирали не тех, кого хотело избрать большинство вы- борщиков — крестьян, а, наоборот, тех, которые были для последних неприемлемы».

(А. Аврех, историк)

Думский справочник 1910 года отражает такую картину. Дворяне, составлявшие, по переписи 1897 года, менее 1 % населения, получили в III Думе 178 депутатских мест, или 43 % их общего числа. Крестьян — землевладельцев было избрано 66 (15 %), лиц либеральных профессий — 84 (19,5 %), промышленников и торговцев — 36 (7,5 %), священников — 44 (10 %), рабочих и ремесленников -11.

Иногда систему, существовавшую по 1912 год, называют «третьеиюльской». Она связана прежде всего с именем П. А. Столыпина — собственно, он и создавал ее «под себя». Иногда этот период называют «бонапартизмом». В самом деле, похоже — хотя Столыпин, в отличие от Наполеона, и не был самым главным. Но в его руках сходились все нити власти и имелся ручной законосовещательный орган[89].

Про отношения Столыпина с первыми двумя Думами стоит сказать особо. Либералы, которые оставили бесчисленное количество мемуаров, описывают дело так, будто премьер только и мечтал их разогнать. Хотя на самом деле Столыпин получил свой пост именно «под II Думу». Дело в том, что многие уже понимали: жить по- строму невозможно, так что всю эту многочисленную политизированную публику лучше использовать в мирных целях, чем бороться с ней. Другое дело, что это как‑то не выходило.

Вот выдержки из речей Столыпина в Думе.

«Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства, у власти паралич и воли и мысли, все они сводятся к двум словам: "руки вверх". На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием и сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: "не запугаете".

Государство обязано, когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные законы для того, чтобы оградить себя от распада… Когда дом горит, господа, вы вламываетесь в чужие квартиры, ломаете двери, ломаете окна?». В порядке самообороны правительство полномочно "приостанавливать все нормы права". Более того, "состояние необходимой обороны" дает не только право на применение любых репрессий, но и право подчинить государство «одной воле, произволу одного человека».

Ну, и бессмертное:

«Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!»

В общем, отношения между правительством и Думой упорно не складывались…

Вообще‑то о деятельности либералов в Государственной думе всех созывов лучше всего сказал знаменитый черносотенный оратор Н. Е. Марков 2–й в 1911 году:

«Я, господа, имел в виду с вами побеседовать о конституции… Господа, уверяю вас, вы достойны жалости; никакой конституции у нас не было, нет и не будет… и нарушать то, чего нет, невозможно… Ведь вы, господа конституционалисты, вы не должны забывать, что вы опираетесь только на бумажный закон, и за вами нет никакой силы; эти же господа (указывая налево, где сидели социалисты), когда они резко, быть может, даже иногда грубо нападают на правительство, то за ними есть сила, сила решимости идти на революцию, идти на баррикады, а вы, господа (обращаясь к центру), на баррикады не пойдете, уверяю вас, так что же за вами? Вы пугаете вашими картонными мечами, размахиваете вашими бумажками, а вам скажут: уходите прочь — и вы уйдете, и будете трястись от страха. К чему же еще такой грозный тон принимать? Это вам не идет, это вам не к лицу».

А ведь верно сказано!

Строго говоря, столыпинская экономическая политика уже выходит за рамки первой русской революции — однако она непосредственно из нее вытекает. Успокоение в первом приближении навели, пора было делать реформы. О них, об этих реформах, очень любят стенать национал — патриоты: дескать, а вот если бы… А что «если бы»? Дело даже не в том, что «история не терпит сослагательного наклонения». Очень даже терпит. В истории имеется множество «развилок», от которых она могла пойти совсем не так, как пошла. К примеру, Наполеон мог множество раз погибнуть до того, как стал императором. Он был боевым офицером и вполне мог словить пулю в каком‑нибудь из сражений. От диктатуры это бы Францию не спасло, но не факт, что кто- нибудь другой, например генерал Моро[90], сумел бы так развернуться, как Наполеон, и дойти аж до Москвы. А вот Столыпин в том времени и при тех людях, стоявших у власти, был обречен на поражение…