Шли пасхальные выходные. На детской площадке в конце улицы с криками носились дети, и Тони с интересом наблюдал за ними.

– Дети издают столько шума! Больше, чем ожидаешь, верно? – сказал он. – Я всегда забываю об этом. Вроде бы обычная беготня, но крика столько, словно кого-то режут.

Он взглянул через разлившуюся реку на Хэм-Хаус, нависавший фиолетово-черной массой над берегом, залитым нежным весенним солнцем.

– Смотри, уже ходят паромы, – заметил он, пытаясь заполнить тишину. – А еще они убрали те лодки вдоль берега. Бездельник, что там жил – что ж, уверен, его выселили.

– Когда ты в последний раз выходил из дома, папа? – поинтересовалась Корд.

– О, я не… Довольно давно, если честно. Чувствую себя не очень.

– Что с тобой? – спросила она безо всяких эмоций.

– Врачи не знают. Боли в боку. Они делали снимки. Ничего не нашли. Но эта штука порой укладывает меня в кровать, – ответил он будничным тоном, забрасывая наживку для диалога.

– Вот как? – Корд продолжила бодро шагать в сторону парка. Он следовал за ней так быстро, как мог.

– Ты, случайно, не общалась с братом в последнее время? – спросил он, когда она сбавила шаг.

– Нет, ни разу с тех пор, как он уехал.

– Он пытался с тобой связаться.

– Тогда ему не следовало переезжать в Лос-Анджелес.

– Ему одиноко, Корди.

– Я знаю… – Что-то попало ей в горло; она схватилась за него и потерла шею. – Я знаю об этом, папа.

Он почти наслаждался тем, как она понемногу начинает трепыхаться. Наконец-то.

– Ты ему нужна. Ты сильнее, чем он. Думаю, ты могла бы съездить проведать его и немного задержаться – твоя мама пробыла там месяц, но она не может остаться там жить.

– Я не могу с ним видеться, – сказала она. – Даже не проси.

– Не можешь видеться? – Тони озадаченно покачал головой. – Я не понимаю.

Корд смотрела на него, и глаза ее сузились.

– Не понимаешь? Правда? – Она оборвала себя. – В любом случае я не могу ехать сейчас.

– Ты могла бы, если бы захотела.

– Нет, папа. Мне нужна операция. Она назначена на следующий месяц, когда я вернусь из Штатов.

Страх окатил его, словно кипяток.

– Что? Что… что за операция?

– Удаление узелков из горла. Но… это еще не до конца решено. Мне могут сделать операцию. Но вопрос еще открыт. Видишь ли, есть риск необратимых последствий.

– Дорогая, я… Это ужасно.

– Ну, может, этого и не случится. На следующей неделе у меня обследование. Мне просто следует быть осторожней. – Она снова потерла свое горло. – Слушай, папа, мне нужно быть там сегодня в четыре…

– Я знаю. – Она не смотрела на него, но он все равно кивнул, как будто знал ее расписание, ритм ее жизни, словно она не была для него незнакомкой, его милая, талантливая, одинокая дочь. Ему вдруг пришло в голову, что он даже не представляет, какой у Корд дом. Я никогда не был у нее. Я даже не знаю, где она живет. Моя родная дочь.

– Дело в том… – начала она, и он снова повернулся к ней. – Дело в том, что этим утром я проснулась в слезах. И это не в первый раз. – Она открыто смотрела на него. – Один человек на прошлой неделе признался мне в любви. Хороший человек, милый, а я прогнала его, сказала ему, что он сошел с ума. А этим утром я поняла, что все это, ну, происходит из-за тебя, понимаешь? А из-за того, что завтра я уезжаю, а потом ложусь под нож… я поняла кое-что еще. Что я не смогла бы жить дальше, не повидавшись с тобой.

Он протянул ей руку.

– О, дорогая. Я тоже по тебе скучал.

Но лицо Корд превратилось в застывшую маску.

– Я по тебе не скучаю. В смысле, я приехала, чтобы ты рассказал мне правду. – Она яростно кивала в такт словам, достав руки из карманов и потирая щеки костяшками пальцев. – Ты их отец?

– Чей? – какое-то мгновение он действительно не понимал.

– Дочерей Бена. Точнее, дочерей Мадлен.

Тони поднял руку к лицу, закрывая глаза от солнца, а заодно и от ее взгляда – словно не сумев вынести ее наглой лжи.

– О чем ты говоришь? – воскликнул он. – Корд, ты сошла с ума?

Повисла тишина. Они застыли друг перед другом на вершине пологого холма. Спустя несколько мгновений Корд убрала руки обратно в карманы.

– Значит, так и есть, – резюмировала она через некоторое время. – Хорошо. Теперь я хотя бы уверена в этом. А ты больше не сможешь этого сделать, так ведь?

– Что сделать?

Она проигнорировала вопрос.

– Бен знает?

– Корд, я не понимаю, о чем ты говоришь. – Он схватился за спину, моля ее о пощаде, но она лишь кивнула. Ее лицо совершенно побелело, а серые глаза, метавшие молнии, теперь казались спокойными. Тони беспомощно заморгал. Его переполнял ужас.

– Что, черт возьми, ты имеешь в виду?

– Я видела тебя, папа. Видела тебя с ней.

– Корди, дорогая…

– Твоя ложь делает все только хуже, папа. Не надо, – очень мягко сказала она. – Не надо больше лгать. Мы видели тебя с Белиндой Бошан, еще детьми. Это было наше детство, папа. Один раз я застала тебя с Хелен О’Мэлли, когда мы пришли к тебе в театр, но я ничего не поняла. А потом настал вечер перед Променадными концертами, когда я должна была… когда мы вместе с Мадс, Беном и Хэмишем праздновали – и я обнаружила тебя в пабе с какой-то девушкой, и твоя рука торчала у нее под юбкой, и ты облизывал ее, а она тупо смотрела в пространство – видимо, ей хотелось, чтобы все побыстрее закончилось.

Тони наморщил лоб, пытаясь вспомнить…

– Ты был моим отцом, когда я росла. Я знаю, кто ты такой. Говорят, можно или принять это, либо сойти с ума. И я приняла. Изолировала себя от всего.

Ветер трепал ее волосы, и они хлестали ее по лицу – она убрала их.

– Я забыла то, что видела, забыла, что значит быть частью этой семьи, и сосредоточилась на пении. На своем голосе и на себе. Потому что так гораздо легче.

– Хелен, я не понимаю, честно…

– Корделия, – сказала она, с пугающей нежностью положив руку на его предплечье. – Меня зовут Корделия, папа. Просто… Да, ты вел распутный образ жизни, но ты был прекрасным отцом, и… о, папа, ты ведь им был!

Она осеклась, закусила губу и уставилась на него. Лицо ее было белым, а губы алыми.

– И вот, ты занимаешься всем этим, а потом берешь и трахаешь жену своего сына. Его лучшего друга. Твою невестку! И она беременеет. И твой сын думает, что это его дети. Хотя на самом деле они его с-с-с… – Ее голос дрогнул. – Сестры! Мои сестры. Ты грязный человек. Это инцест. Ты… надругательство. Ты над ней надругался. Лучше бы я этого не знала… но я знаю… И с этой мыслью я просыпаюсь каждое утро. – По ее белым щекам потекли слезы. – Каждое утро я вспоминаю все заново, и это убивает меня. Вот почему она умерла. Я это знаю. И я тоже приложила к этому руку. Господи, папа, я не могу думать больше ни о чем! Думаю только о тебе. Как только ты мог!