Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Верно, – вздохнула госпожа Кейн. – И мне очень тебя не хватало. Все разбойники, работорговцы и контрабандисты подевались куда-то, и не с кем было переписываться, сидя на кровати при свечке. Одни только скучные дела.
– Не люблю путешествовать. Дорожные неудобства, прилипчивые взгляды, пустые разговоры с новыми знакомыми, о которых забываешь через неделю – все это твоя стихия, а не моя. Когда я приезжаю в какой-нибудь город, мне хочется там обжиться, завести знакомства с соседями и рыночными торговцами, узнать названия улиц и переулков, найти садик для отдыха и прогулок. Ты же, Рилла, мчишься по городам и селам так, будто это один и тот же огромный город, где у тебя нет своего угла. Будто убегаешь от собственных мыслей.
– Или просто боюсь, что прочту итоги собственных дел, записанные на восковой доске мира.
– Ты говоришь слишком много и путешествуешь слишком быстро – вот в чем причина твоих несчастий.
– Допустим, хотя я не назвала бы себя несчастной. Но в поездке, о которой мы говорим, главным было не это, а то, что мы писали друг другу. Там, вне стен моего сада, я наконец-то почувствовала себя свободной, защищенной от соглядатаев…
– Там, охваченная страхом, которого не знала в себе, я чувствовала себя беззащитной перед чужими глазами, чужими ушами.
– Но это было честно. Ты ведь чувствовала, что это честно, не правда ли?
– Возможно, страх за свою жизнь побудил меня к этому, но я в самом деле была честной, как никогда и ни с кем. Но пишешь ты, Рилла, просто ужасно! Некоторые слова я едва разбирала!
– Потому-то мне и нужна секретарша, – засмеялась госпожа Кейн. – Но ты все-таки читала, и вникала в то, что я столь неуклюже пыталась выразить, и писала мне чудесные ответы чудесным почерком.
– Я часто спрашивала себя, не наши ли страшные соседи гнали тебя, как гонит раба бич надсмотрщика, к твоим подлинным мыслям…
– А я часто спрашивала себя, не была ли ты вынуждена задуматься о своих подлинных чувствах: ведь письмо, сильно отличаясь от речи, располагает к медлительности, к обдумыванию…
– Но ведь это одно и то же?
– …но приводит оно к тому же, – завершила свою мысль госпожа. – Работает одинаково.
– Да, это было чудесно, хотя и странно. – Бирюза вздрогнула. – Но ты права, Рилла. Я постоянно чувствую себя выставленной напоказ, и это парализует меня – а если не парализует, то толкает на гнев, на ярость, на буйство… Порой мне кажется даже, что это ты следишь за мной и судишь меня – и тогда я веду себя хуже некуда. Но я знаю, что это не ты. Всегда знала. Ты тоже постоянно чувствуешь себя на виду, но полагаешь, что тебя одобряют и рукоплещут тебе, как лицедеям на рынке. Тебя все видят в ореоле твоих успехов, без которых и я была бы полной неудачницей. Иногда я думаю, что это нечестно.
– И правильно. Конечно, нечестно.
– Бывает и так, что мне хочется воспротивиться этому безликому соглядатаю, выставляющим каждое мое слово глупым, неверным, себялюбивым. Если бы я смогла, то избавилась бы от него навсегда! Порой мне кажется, что только ради таких попыток и стоит жить.
– И опять ты права. Нет ничего важнее постоянного противостояния безликой толпе. Без него нельзя быть свободным.
– Еще мне думается, что вся разница между нами в том, что я хотя бы пытаюсь вступить в эту схватку, взглянуть на врага, победить свой страх – а ты нет. Ты не вслушиваешься, когда у тебя за плечом кто-то дышит, не оглядываешься, чтобы застать шпиона врасплох. Если бы ты сделала это и убедилась, что он существует, то ужаснулась бы не меньше моего и поняла свою слабость, поняла, до чего ты несчастна.
– Мне опять-таки сдается, что ты права.
– Нет… Я люблю тебя, но знаю, что ты мне не веришь. И не хочешь признавать своих ошибок.
Где-то хрустнула ветка. Одна из женщин вскинула голову, другая продолжала говорить – мало ли звуков в вечернем саду.
Прин отскочила от окна.
– Я люблю тебя и знаю, что ты любишь меня, – сказала одна из женщин. – Вот всё, что я знаю и всё, что мне нужно знать. – Прин не могла разобрать, кто это говорит – все равно что надпись на глиняной табличке без имени получателя и подписи отправителя.
Занавеска на окне стала серой, как и стена. Солнце на нее в этот час не падало, и обе женщины могли бы смотреть наружу столь же легко, как Прин внутрь. Нечего здесь задерживаться – нехорошо будет, если ее тут застанут.
Гия вышла ей навстречу из кухни. Красный шарф на голове у кухарки насквозь пропотел.
– Вот твой ужин. – Она дала Прин корзинку с завернутой в большие листья едой. Прин ковырнула один сверток: сельдерей, ломтики морковки и репы, кусок жареного мяса. От кувшинчика с деревянной пробкой пахло яблоками – сидр, поди? Был еще маленький темный хлебец.
– Спасибо!
Кухарка стояла в дверях, почесываясь.
Прин отломила кусочек хлеба и подивилась, какой он сладкий. Гия испекла его из кукурузной муки с бананами, такого она еще не пробовала.
– Как увидишь другую, белоголовую, скажи, чтоб тоже пришла. – Кухарка откинула пальмовую циновку в дверях. – Хотя она, похоже, ничего и не ест.
– Спасибо, скажу!
Луна проглядывала порой между летящими облаками. Прин отвела в сторону ежевичную ветку. Вот он, пролом – а что, если на том конце загорожено? Она протиснулась в узкую щель, вспоминая о недавних подземных ходах. Еще немного, и луна осветила ежевичные кусты на другой стороне.
В большом доме света не было, но в какой-то пристройке мигал огонь.
Не солдат ли шагает по крыше? Нет, вечером там ходит дозором только луна. В темноте казалось, что этот дом гораздо больше, чем резиденция госпожи Кейн.
Пробираясь сквозь заросли, Прин вышла на открытое место и тут же ушибла ногу о камень. А, вот почему тут расчищено. Она разглядела четыре каменных постамента, увенчанных раковинами – такие же, как в углах мостика у госпожи Кейн.
Бездействующий фонтан. Должно быть, каналы, по которым к нему откуда-то сверху стекала вода, давно забиты всяческим мусором; в саду госпожи вода тоже застопорилась, когда маленькая убийца заткнула сток эмблемой своего служения.
Прин обошла вокруг фонтана. Что она здесь делает? Его в этом доме нет, она точно знает…
Она вызвалась проникнуть сюда как раз потому, что знала об этом – а теперь что? Как ей выполнить свою миссию, раз его нет?