канну; ибо нисколько не сомневался, что это ему удастся. В самом деле, какие могли тут возникнуть сомнения? Канна уже вступила в расселину и бежала рысью вниз по тропе, а Гендрик на своей квагге поспешал за ней. Всего лишь несколько ярдов отделяло охотника от входа в расселину, когда вдруг до его слуха донесся громкий топот, словно целое стадо крепконогих животных поднималось по каменному коридору.

Гендрик пришпорил своего скакуна, чтобы скорее достичь края плоскогорья и заглянуть в глубину расселины. Но не успел он еще домчаться до места, как увидел, к своему удивлению, что канна скачет обратно в гору и норовит, минуя всадника, выбежать на равнину. Антилопа, по-видимому, испугалась чего-то там, в расселине, и, чем идти навстречу новому врагу, предпочла обратиться грудью к старому. Гендрик не стал преследовать антилопу — ее он мог догнать в любое время, — важнее было узнать сперва, какая причина заставила ее повернуть обратно; и он еще быстрее поскакал к расселине. Скажут, что мальчику следовало, пожалуй, действовать осторожнее — ведь там могли оказаться львы. Но топот копыт, будивший гулкое эхо в каменном коридоре, убеждал охотника, что не львы спугнули канну.

Наконец Гендрик достиг места, откуда мог заглянуть в глубину расселины. Впрочем, этого даже не требовалось — животные, чей топот он слышал, были уже близко; охотник увидел не что иное, как табун квагг. Гендрик был сильно раздосадован помехой — и тем сильнее, что виновницами оказались квагги, совсем не соблазнительная дичь. Будь вместо них что-нибудь стоящее, он пристрелил бы штуку, другую, но убить кваггу он мог бы сейчас разве что со зла, так как в ту минуту был основательно зол на них.

Сами того не зная, несчастные квагги одним своим появлением доставили охотнику много лишних хлопот: догоняй теперь снова канну да заставь ее опять свернуть к лощине! Неудивительно, что Гендрик обозлился. Но не настолько все же был он раздражен, чтобы с досады выстрелить в надвигавшийся табун, и, повернув своего скакуна, он погнался опять за канной.

Едва он снялся с места, как одна за другой вышли из расселины сорок — пятьдесят квагг. Каждая, завидев всадника, испуганно вздрагивала и кидалась в сторону, пока весь табун не вытянулся по равнине в длинную вереницу, и каждая квагга фыркала и испускала на скаку свое громкое «куа-а-аг!»

При обычных обстоятельствах Гендрик вряд ли заинтересовался бы ими. Ему часто доводилось видеть табуны квагг, так что они не могли возбудить в нем любопытства. Но на этот раз квагги привлекли его внимание, и вот почему: когда они проносились мимо, он заприметил среди них четыре с куцыми хвостами. По этому признаку охотник узнал тех скакунов, которые попались с другими в западню и были затем отпущены на волю. Черныш из каких-то соображений обкорнал им предварительно хвосты.

Гендрик нисколько не сомневался, что это были те самые квагги и что табун тот же самый, который приходил, бывало, к озеру на водопой, но после оказанного ему дурного приема уже не появлялся в окрестностях. Эта догадка, промелькнувшая в голове у Гендрика, и побудила его с некоторым интересом наблюдать за кваггами.

Внезапный испуг животных при виде всадника и забавные фигуры четырех бесхвостых рассмешили мальчика, и он громко расхохотался, когда пустил галопом своего полосатого скакуна.

Квагги между тем побежали в том же направлении, которое избрала канна, так что Гендрику было с ними по пути, и он поскакал за ними следом. Юному охотнику хотелось проверить, может ли квагга, несущая на себе всадника, держаться наравне с неоседланной — то, о чем столько спорят применительно к лошади, — и хотелось проверить заодно, уступает ли в беге его квагга хоть одной из прежних своих товарок. Так завязалась гонка — канна бежала впереди, за ней квагги, а Гендрик замыкал тыл. Ему не приходилось прибегать к шпорам: квагга летела как ветер. Благородный скакун словно чувствовал, что испытывают в соревновании его доблесть. С каждой секундой расстояние между ним и табуном сокращалось.

Квагги вскоре догнали тяжелую в беге канну и, когда та затрусила в сторону и остановилась, они пронеслись мимо. Проскакал не только табун, но и квагга Гендрика, не отстававшая ни на шаг от своих товарок, и не прошло и пяти минут, как канна осталась на добрую милю позади, а квагги все мчались и мчались вперед по широкой степи.

Что же затеял Гендрик? Уж не решил ли он отступиться от канны, дав ей спокойно уйти? Неужели он настолько увлекся гонкой? Неужели, гордясь своей быстроногой кваггой, он ждал, что она победит в состязании всех остальных? Так показалось бы всякому, кто посмотрел бы на гонку издали. Но кто посмотрел бы вблизи, тот объяснил бы поведение Гендрика совсем иначе.

Когда канна остановилась, Гендрик хотел сделать то же; с этим намерением он сильно натянул поводья. Но тут он, к своему удивлению, убедился, что квагга вовсе не разделяет его намерения. Не подчинившись узде, она закусила удила, прижала уши к голове и понеслась во весь опор. Гендрик попробовал тогда повернуть кваггу в сторону и натянул для этого правый повод, но сделал это так рьяно, что узда съехала, и полосатый конь совсем освободился от нее.

Квагга, понятно, получила теперь полную свободу бежать куда угодно. И ясно, что ей угодно было присоединиться к старым своим товарищам. А что это старые товарищи, она, несомненно, признала, как показывало ее приветственное пофыркивание и радостное ржание.

Сначала Гендрик был склонен смотреть на случай с уздой, как на маленькую неприятность, и только. Среди молодежи он был одним из лучших всадников Южной Африки и умел держаться в седле без поводьев. Квагга вскоре сама остановится, тогда он снова наденет на нее узду, которая осталась у него в руках. Так он рассудил поначалу. Но мысли его приняли другой оборот, когда он убедился, что квагга не собирается умерить свой галоп и несется с прежней быстротой, а табун все так же бешено мчится перед нею и по всем признакам тоже не склонен остановиться.

Дело в том, что квагги бежали, гонимые страхом. Они видели, что всадник рьяно преследует их. И хотя