— Швейцарские «гномы»? — произнес француз — если кто-то из непослушных обратится за кредитом к ним? Или там вы тоже?

— Пусть это вас не волнует! — отрезал американец — неофициально могу сказать, что у меня есть очень серьезные основания полагать, что в этой игре швейцарцы примут нашу сторону. Еще вопросы?

— Что делать с Генералом? — спросил француз — или его…

— Мы не дешевые гангстеры — ответил американец — и к чему плодить мучеников? Когда все можно сделать по закону, юридически безупречно. «Сражающаяся Франция», это еще не государство, а «ко-беллетрент», временная структура периода войны. Теперь пришла пора установить наконец конституционный порядок, вместо какой-то сомнительной диктатуры.

— Генерал не согласится — упрямо повторил француз — и что тогда?

— После проведения формальной процедуры, он будет, как говорят русские, «никто и звать никак» — заявил американец — конечно, ему будет предложена почетная отставка, со всеми положенными наградами, мундиром, и пенсией. Надеюсь, он будет благоразумен. Ну а если же он будет слишком упрям… Если Франция, это цивилизованная страна, то в ней наверное, водятся всякие террористы?

— Принято — сказал француз — сроки?

— Вчера! — заявил американец — чем раньше, тем лучше.

— Принято — повторил француз — но мы надеемся, вы тоже сдержите свое слово, пересмотреть наш приговор?

Американец пожал плечами. Решение принимать будет не он — а старшие члены Семьи, общим советом.

Банкирский дом Ротшильдов существовал уже пятьсот лет. И хотя когда-то единая Семья давно уже разделилась на кланы — американский, британский, французский и другие — все они подчинялись крайне жесткой общей дисциплине и проводили единую политику в глобальных вопросах.

А французские банкиры никогда не считали своим долгом служение нации и государству. Вернее, они искренне полагали, что французская нация — это они и есть.

Юрий Смоленцев. Париж, 19–26 декабря 1944.

Парижских улиц вековая пыль… Не сентиментален я — но из чистого любопытства хотел взглянуть на мировую столицу культуры, и прочей там моды. Влезть на Эйфелеву башню, пройти по Монмартру, осмотреть Собор Парижской Богоматери, побывать на знаменитом «блошином рынке»… и положить цветы к могилам коммунаров на кладбище Пер-Лашез, все ж самыми первыми в мире сражались и умирали за коммунистическую идею, уважаю! Ошибок конечно наделали, на которые после Ильич наш указал — так ведь опыта еще не было, методом тыка шли. Интересно, там, в мире двухтысячных, не был я фанатом коммунистической идеи, а вот здесь… Не только оттого, что присягу сталинскому СССР принял. А потому, что увидел — есть шанс, что Союз не развалится, и будет в этом 2012 году Великий Русский Мир!

Отец-адмирал наш, Лазарев Михаил Петрович, когда мы еще в Москве с ним разговорились, признался, что его тоже тянет на Париж взглянуть — не на Лондон, Берлин или Нью-Йорк. За тем же что и мне — увидеть, сравнить. Может это в нас гены предков говорят, которые Францию за эталон считали? Так вроде не было у меня в родословной дворян, с Волги мы… прапрадед у меня вроде, по купеческой части был, а впрочем, не знаю. Ну а Лазареву в Париже точно не бывать, не отпустят! Как и меня, пожелай я взглянуть на Париж просто так, по своему хотению. Но у меня, в отличие от товарища адмирала, чин поменьше, зато служба дозволяет. Сколько я уже европейских столиц видел — Варшаву, Будапешт, Рим, Берлин. Теперь вот и Париж в списке.

Ничего особого тут нет — город как город. Впрочем, тот старый Париж, что знаком нам по романам Дюма, был практически полностью снесен и перестроен еще в середине девятнадцатого века, вместо тесных кварталов с лабиринтом узких улочек — многоэтажные доходные дома, и широкие прямые бульвары, вдоль которых так удобно действовать артиллерией, подавляя беспорядки, тут ведь еще до Коммуны было, год 1830, 1848. Парижского шарма и вкусов, я тоже как-то не заметил — а что до парижанок, так на мой взгляд, в Риме девушки и красивее, и наряднее. И взяла с меня Лючия клятву, что «ни на одну французскую шалаву даже не взгляну»! Да куда ж я от тебя денусь, мой галчонок — вот успею домой вернуться до того, как ты мне наследника родишь, или приеду, и увижу? А парижанки мне совсем не показались — впрочем, о них я еще скажу.

Больше всего Париж был похож на блошиный рынок. Торговали тут всем, и везде — был бы антикваром, со временем и деньгами, столько бы интересного найти мог! Причем продавцами нередко были не местные (эти-то как раз понятно), но и американские военные, причем в чинах — сам видел, как их подполковник ходил по рынку со связкой наручных часов, налетай, покупай, кто желает? Едва удержался, от того, чтобы подойти и спросить, ну и нахрен ему это надо? Тем более что часы, скорее всего, были краденые — нам рассказали в посольстве, что тут союзники мародерят, нам такое и не снилось! Причем чем больше чин, тем больше аппетиты — рядовые тащат сумками и рюкзаками, офицеры грузовиками, генералы поездами и пароходами. «Подвиги» некоего генерала Хаули уже удостоились особого слова, «хаулиганизм» — ну зачем американскому генералу, например, эшелон с цементом? А если у этого генерала есть приятели на нью-йоркской бирже, где все можно легко продать? С нашими не сравнить — про деяния маршала Жукова, расписанные демократами в «перестройку» я наслышан, вот только не было в СССР товарных бирж, так что при желании не продашь, например, партию немецких пулеметов куда-то в Бразилию или Уругвай (еще один подвиг мистера Хаули), поневоле приходится ограничиваться личным потреблением. И если у нас с мародеркой всерьез боролась военная прокуратура, то у янки эта обязанность была возложена непосредственно на командиров, теоретически должных следить за подчиненными, ну и какой офицер-фронтовик будет своих людей наказывать за набивание рюкзаков?

Разрушений было мало. Хотя попадались дома, так и не восстановленные еще с мартовской бомбежки сорок третьего, полтора года назад. А вот при освобождении Парижу повезло, в отличие от многих других французских городков, перед штурмом разбитых англо-американской авиацией до состояния щебенки. Но повстанцы (здесь как и в нашей истории, было выступление партизан в последние дни) и войска «сражающейся Франции» генерала Де Тассиньи, первыми вступившие в Париж, старались щадить свою столицу, ну а немцам уже не хватало ни боеприпасов, ни желания драться по-настоящему. На разборке завалов совсем не было видно пленных фрицев, как в наших городах — зато мелькало множество каких-то восточных рож. Что, эпоха толерантности наступила раньше времени — нет, это турки и арабы, которых Исмет-паша успел продать в Рейх, рабочей силой, теперь их и запрягли на неквалифицированный труд, копать и таскать.

Да, еще парижанки. Видел не раз, как толпа гнала, поодиночке или группами, наголо остриженных женщин, облитых грязью и помоями — премерзейшая картина! Это наказывали тех, кто с немцами себе позволил, как в Еврорейхе призывали, «вместе работать, учиться, влюбляться и отдыхать». Но и в обыденной жизни среди прохожих на улице таких «немецких шлюх» легко можно было узнать, так как им было запрещено покрывать головы, даже в холод. И любой мог сказать — пойдем со мной, раз ты не отказывала немцам, то не смеешь отказать доброму французу, а тем более, английскому или американскому солдату! Впрочем, я видел, как американцы днем, при всех, подходили к любой француженке, показывая купюру, или упаковку чулок. Видел и как однажды трое солдат-янки тащили в джип девушку (не бритую!), она визжала и пыталась отбиваться, а все на улице делали вид, что ничего не замечают. Ничего подобного не было в Риме, и вообще, в северной Италии — и дело было вовсе не в наличии комендантских патрулей! А нам строжайше было приказано, не вмешиваться, во избежание провокаций — да и вообще, это не наша территория, и не наши проблемы!