– Чтобы любить и понимать короля, нужна королева. Неужели ты думал, что меня это сломит? Меня создал ты!

Его молчания достаточно.

– Ты правда решил, что это все изменит? Изменит мои чувства к тебе и заставит тебя забыть обо мне? Ты просчитался, чертов глупец! – Я заворачиваюсь в порванный шелк.

Застыв на пороге, он прижимает ладонь ко рту. В его полных паники глазах стоят непролитые слезы, а с губ срывается мольба:

– Сесилия, пожалуйста, уезжай. Я не могу дать тебе то, что ты хочешь.

Тени нашей развязки проникают в дом, бросив тьму на его лицо. Его взгляд дикий и затравленный, а из горла вырывается полный агонии стон. И тогда я понимаю иронию судьбы: я могу быть сильной, а вот он – нет. Тобиас разворачивается и выходит, оставив дверь открытой.

Глава 47

Наутро я хожу по дому, продумывая свой следующий ход, чувствуя, как болит и ноет между ног. Я понимаю, что должна уехать. Знаю, что нужно сделать. Я пытаюсь пробиться через дверь, которая уже давно закрыта и опечатана.

Я уеду ради нас обоих. Оставаясь в Трипл-Фоллс, я лишь причиняю нам боль. Себе я могу признаться, что надеялась оставить прошлое в прошлом – но не Доминика, а разбитое сердце и обман. Нас с Тобиасом разлучили задолго до того, как нам представилась возможность быть вместе. Я не могу до конца понять его необоснованную злость на меня. Той ночью нас погубило ужасное стечение обстоятельств, и теперь я знаю, что ему легче всего обвинить во всем наши отношения и отречься от меня, дабы искупить свои грехи. А я разделю с ним эту кару, сколь бы сильно мне ни хотелось получить хотя бы шанс на отпущение грехов.

Как в тумане, я ловлю себя на мысли, что стою в отцовской комнате. Когда я жила здесь, то никогда, ни одного раза не проявляла любопытство к его жилой площади. Кроме той ночи, когда Тобиас заявился сюда раненым, я ни разу не осмелилась зайти в эту часть дома. Входя в его комнату, я вижу комнату незнакомого человека. Окна от пола до потолка, и из них открывается поразительный вид на горы. Мебель из красного дерева простая, но дорогая и напрочь лишена признаков жизни. Помимо слабого запаха лимонного полироля, все осталось нетронутым. В том же виде, как в день его смерти. Я открываю комод и беру носки, а потом вытаскиваю его футболку. Я так и не узнала запах своего отца. Он никогда не обнимал меня, не держал на руках. Никогда. Ему это было чуждо. От этой мысли становится печально, и я вдыхаю постиранную футболку. А потом меня осеняет.

Роман умер, и ни одна живая душа, даже единственная дочь, его не оплакала.

Его сокрытие смерти Доминика определило мой жребий. После того дня я больше никогда с ним не разговаривала, да и он почти перестал звонить.

И если я не буду соблюдать осторожность, то, возможно, когда придет мое время, по мне тоже никто не будет плакать.

Но из всего, что мне довелось узнать, я выяснила, что мы были разными людьми, которые жили совершенно разной жизнью. Я до сих пор не оправилась от открытия, что Тобиас проглотил свою гордость и, встретившись с моим отцом, признался ему, что любит меня, поклялся защищать и защищал его, человека, который замял смерть (возможно, неслучайную) его родителей, и дал Тобиасу денег.

Тобиас получил такое же утешение, что и я.

Деньги.

Самое необходимое из зол, которое может изменить человека либо к лучшему, либо к худшему.

Сейчас моя мать живет безбедно, но она долго привыкала к этому, и богатство не принесло ей огромного счастья. Как и моему отцу.

А для меня богатство – оскорбление. Я его ненавижу. Ненавижу, какую власть оно дает тем, кто его недостоин, и крадет жизни тех, кто даже за малую толику становится его рабом. Я ненавижу алчность и жадные поступки, совершенные ради достижения богатства. Ненавижу страх и злобу, которые пробуждаются в тех, у кого его нет.

Я ненавижу все, что символизирует богатство.

Чаще всего в людской жестокости виновен не Бог, а его соперник, занявший второе место.

Я лежу на кровати Романа, на белоснежном одеяле, и смотрю в потолок. Несмотря на мою потребность в развязке или в обычной необходимости должным образом оплакать то, в чем мне отказали, себе я нанесла гораздо больше урона.

Но я сама напросилась.

И теперь пожинаю плоды.

По правде говоря, я получила то, за чем приехала, – ответы. И убеждаю себя довольствоваться этим.

Секс с Тобиасом прошлой ночью только вскрыл старую рану и помог нам быстрее истечь кровью, но правда заключается в том, что мы до сих пор ею истекаем. Он порвал со своей девушкой, но это совершенно ничего не значит, если он не готов нас принять. А его слова и поступки вчера ночью говорили о том, что он никогда не будет готов.

Это любовь, но любовь потерянная. Неважно, кто виноват, и мне пора посмотреть правде в лицо.

Ссора с ним в каком-то смысле вернула меня к жизни, а когда он взял меня, пусть даже поддавшись злости, я получила доказательство, что никто и никогда не сможет занять его место. Прикосновения Тобиаса навеки останутся единственными ласками, которых я пожелаю.

Я поворачиваюсь на постели и смотрю в окно, задаваясь вопросом, почему мужчины в моей жизни так и не прониклись и не поверили в любовь, которую я к ним питала.

Неужели я сама все усложнила?

На миг, один короткий миг я представляю, какой была бы моя жизнь, будь у меня отец. Тот, который любил бы меня, как положено любить отцу. Который бы поддерживал меня не только материально.

Мне в жизни не особо тяжело приходилось.

Но если говорить об отцовской любви, у меня просто… никогда ее не было.

Я не хочу себя жалеть.

Но всего на несколько секунд жалею. Я оплакиваю девочку, которая росла, зная, что она – обязательство.

В мое подсознание начинает просачиваться затаенный, годами копящийся гнев. Я привстаю и сажусь на край кровати, и вот тогда злость охватывает меня полностью.

К черту их всех.

Всех их.

Я растратила свое сердце целиком, вконец. Я растратила его, и оно больше никогда не станет моим. Я никогда не стану цельной.

Я хочу вернуть годы, которые провела в надеждах и молитвах о взаимной привязанности. Я много дней и ночей, лет, месяцев, часов