— Брунко я, — смело ответил мальчишка сам за себя. — А ты и вправду из самих Мякищей? — спросил он неожиданно и, глядя на Мирко с некоторым почтением, осторожно присел к огню.

— Правда, — отвечал Мирко. — А тебе почему интересно?

— Да так, — неопределенно молвил Брунко и замолчал, уставившись на костер.

Некоторое время все молчали.

— Прастен, — нарушил Мирко наконец тишину. — Вижу, я тут не к месту случился. И этого кудрявого вашего не вовремя вздул. Только что уж поделать, коли случилось, назад не воротишь. Я здесь долго не пробуду, может, завтрашним днем уйду, а тебе этот… как звать его?

— Етоном зовут, — вздохнул мужик. — Ты тут навряд поможешь, главное, больше бы не напортил, — продолжил он, разводя своими большими руками. — Коль уж ввязался, я-то тебе расскажу, ты все одно человек проезжий, а меня уж допекло это все, хоть тебе поплачусь. А Брунко — это сестры моей чадо, ему уж пятнадцатый год. Он знает все, так что его не таюсь.

— Ну, это мы еще посмотрим, — проговорил Мирко. — Может, и не зря я здесь сегодня оказался. — Предстояла еще одна бессонная ночь, а наутро — новая дорога. Спать Мирко не хотел. После леса, нелюдей и разбойников, которых тоже нельзя было считать до конца людьми, можно было скоротать ночь в поле у костра, чтобы время прошло незаметнее. Он вовсе не собирался вступать в споры села, как это случилось в Сааримяки, но чувствовал себя в долгу перед Прастеном, и потому приготовился слушать.

— Начать с того надо, — заговорил Прастен, — что сел в Радославе князем Ивор. При Любомире да брате его Асмунде все как заведено было: князь в походы ходил с гриднями и теми, кто желал, в иные земли, добычу привозил. Дань тоже по городам и весям собирал, но не жестокую, самим людям жить давал. Ежели что, то и защищал. С Ивором не то стало. Он, говорят, дитем еще в Арголиду отвезен был, там воспитан, а уж после в Радослав вернулся, да и в князи попал. Вот тут и завертелось. Прежде князь сам с гриднями ездил, везде дань собирал раз в год, кормился да и отбывал. А много ли мест так с весны до осени пообъедешь? Да еще в чужие земли с войском сходить надобно, вот и смекай, что совсем не всюду. Ну, воеводы еще кое-где пройдутся, ежели князь отпустит. А княжество Радославское велико! В иную деревню дальнюю и по три года не доберется никто: и то хорошо! Народ хоть малость поднакопить успеет. Теперь же по-иному Ивор удумал. Народ, говорят, под княжью руку в город потек, защиты искать. Оно так, только что за народ-то? А тот, кто ни в земле копаться не желает, ни железо ковать. Всё бездельники больше, лентяи. А князь им и говорит: в Радослав попасть — честь велика. Вот вам, друга, брони, оружие, денег немного — сядьте в таком-то граде или селе большом, будете там за всем вести надзор: чтобы жили по правде, чтобы никто из других князей подступить не смел, чтобы мужам целомудренным, что веру арголидскую проповедуют, обиды никто не чинил, а всюду принимали их и слушали. А главное — это чтобы исправно в Радослав отсылали: хлеба — столько, серебра — столько, меда — столько и так по всему, чем Вольные Поля богаты…

— Тяжко стало, — перервал Мирко. — А вам-то здесь что за беда, да и при чем здесь ты и Етон этот кудрявый? Разве и Устье теперь под радославскою рукой живет?

— Погоди, дойдет речь и до нас, — вздохнул опять Прастен, откладывая в сторону кочергу и принимаясь пятерней ерошить свои жесткие непослушные волосы. — Так вот, тяжело и вправду стало. А князь еще сказал: «Кто справно служить станет, того в Радослав возьму, к себе приближу». Ну, те смекнули, как князю угодить, и ну стараться. А тот сидит себе в крепости да и радуется: вон сколько добра в город стекается, ранее о таком и не слыхали. И будто невдомек, что это людишки его всюду друг друга перебахвалить стараются, выслуживаются. Впрочем, и себя при этом никак не забывают. А людям там против них и не пикнуть: князь далеко, а к другому идти — так ведь против Ивора многие воевать шли, всех побил, великий воитель вырос. Долго ли, коротко, а стало Ивору и того мало. Пошел он по Вольным Полям, а после и до Чети добрался — на пушнину набрел да быстро смекнул, в какое золото ее оборотить можно. И всюду одно: князь ушел — пришли приспешники и давай всех обирать, да еще арголидские, а после и наши, полянины, кто вере их предался. Волхвы кругом ходят, творят, что хотят: богов древних жгут, рубят, в болотах топят — совсем не житье. А девкам красным хоть на улицу не показывайся: умыкнут в крепость, где княжьи люди стоят, потешатся да и выгонят на сносях. Так-то!

— Скверно, — отозвался мякша. — Мне о князе Иворе лучше думалось, купцы его жалуют. Только вам-то здесь что?

— А вот теперь и до нас дойдет. — Мужик перестал теребить волосы и принялся за бороду. Брунко сидел тихо, как притаившийся котенок, только глаза смотрели востро. — Сам посуди, не всем ведь такое по нраву пришлось из старых княжьих людей. Да и новых тоже недовольных полно: рука у князя тяжелая. Кто в другие края подался, а иные воли захотели, да чтобы при прежнем достатке. А где достаток сыскать? Там, где еще люди вольно живут. А где еще такие есть? Да только в Чети! В самую-то глушь, конечно, никто не сунулся, по сухопутью тоже: по дорогам не больно находишься.

А вот по рекам вверх раньше кто только не поднимался, а ныне вот эти самые и пошли — злые да обделенные, да все при оружии, при кораблях — да по селам приречным, вверх по Хойре. До Устья покуда не добрались, но долго ли? Первые-то уже объявились: у пристани корабль стоит: воевода бывший крутоярский, Свенельд, с людьми уж два месяца как прибыл. Все думает, здесь ему на зиму стать или дальше путь держать, в Веретье. А в лесу, у лихих людей, вожак новый по осени объявился. В самом Радославе в гриднях сотником ходил — Асмундом звать. Так вот с ним-то разбойничье племя голову и подняло. Ранее только по дорогам шарили, а сейчас и на реку на челнах выезжают, и к деревням подступают. Такие дела. А у меня такая беда: Етон — он и прежде богатый мужик был да сильный, и со Свенельдом знается, и, кажись, с Асмундом.

— Так ты что, денег ему должен? — догадался Мирко. Ему было дико слышать все это — в Мякищах такого никогда не бывало, но дядя Неупокой знал, что надо было объяснить Мирко, когда отправлял парня в поход на юг, — хоть и родственный по языку и обычаю, а все ж совсем иной по укладу край.

— Должен, — сокрушенно покачал головой Прастен. — И немало — полтора коня серебром.

— А как не возвернешь? — участливо осведомился Мирко, чуть не зевая. История оказалась не больно интересной. Конечно, жаль было мужика, но неужто из-за денег так стелиться надо?

— Коли не возверну, придется ему дочку на потеху отдать, — заключил Прастен. — Не замуж, а так, баловаться. Потому я ему и слова поперек не скажу. Он уж и так две отсрочки дал.

Зевоту у Мирко как рукой сняло. «Что ж это получается? — подумал он. — Я от черного ветра прочь, а он встречь? Где ж такое видано, чтобы свободных людей, что свиней, под залог отдавать? Сколь уж у нас безобразий, а тут и вовсе непотребство какое-то! Гридни — в разбойниках! При дяде Неупокое, при князе Любомире разве слыхивали о таком? Да уж не тот ли самый Асмунд за мною на буланом гнался? Не его ли я в холме зарывал?» И Мирко, будто очнувшись, заново принялся выспрашивать: