— Давай туда сходим, — предложил Шану.

Назнин уронила ножницы.

— Да, — продолжал Шану, — мне кажется, будет интересно.

Назнин подняла ножницы и продолжала распарывать шов на залатанной подкладке жилета.

— Иди один. У меня работа.

— Пойдем! Тебе понравится.

И Шану скрылся за газетой.

Всю ночь Назнин думала, что могли значить его слова. Что собирается Шану устроить на собрании? Если Шану знает о Кариме (сколько раз она мечтала, чтобы он все узнал! Он не уступит, но знать все-таки должен), то не хочет ли он сразиться с противником на собрании? Но зачем прилюдно? Хочет ли он унизить Карима, спровоцировать его на публичный поединок интеллектов? Если зовет ее с собой, не хочет ли и ее унизить? Хочет ли кинуть в нее камень, на что имеет полное право? Чего хочет Шану? Ничего утешительного ей в голову не приходило.

Девочки ушли в школу, и Назнин отправилась с Шану на собрание. Вынудили ее на это его приготовления. Шану надел костюм. На воротнике пиджака появилось маленькое белое пятнышко, которое он начал оттирать фланелевой тряпочкой, от чего пятно стало больше. Костюм из темно-голубого сержа с двубортным пиджаком был старенький, с оттопыренными локтями и коленями. Но сидел вполне прилично, потому что Шану от обострения язвы похудел. Ему удалось даже застегнуть все пуговицы на пиджаке, чего раньше не получалось. Завязал оранжево-розовый галстук времен службы в районном совете и положил в карман пачку таблеток от несварения. Из папки с надписью «Речь» достал блокнот формата А4. Раскрыл блокнот, погладил его и покачался на каблуках. Губы двигались, но слов не было слышно. Через несколько минут слегка поклонился и закрыл блокнот. Прокашлялся.

— Мы готовы.

Назнин шла на шаг позади него. Шану очень спешил. Назнин едва успевала за ним. На подходе к залу сердце у нее колотилось повсюду: в груди, в животе, в голове и в ушах.

Возле дверей околачивался Секретарь. Его окликнул парень в лиловом спортивном костюме:

— Эй, брат, садись в поезд раскаяния.

Секретарь улыбнулся:

— Он уже ушел со станции, брат.

Они похлопали друг друга по плечу.

Зал был наполовину пуст. Исчезла домашняя атмосфера, которая поразила ее в прошлый раз. Большинство собравшихся — молодые люди. Горстка девушек гнездилась на заднем ряду, еще несколько, в бурках, — на переднем. Справа от прохода разбили прямые ряды стульев и сделали круг. Внутри круга кто сидит, кто стоит; несколько человек уселись на спинки стульев, как на крылечке; кое-кто встал на стул. Все слушают человека в центре. Судя по гулу, Назнин поняла, что речь его в самом разгаре. Она попыталась расслышать голос — не Карим ли, но голос был незнакомый, а слов не слышно.

Назнин и Шану сели слева, рядом с ними парни смотрели на мини-собрание в круге и качали головой. Один стукнул себя в ладонь кулаком, потом тряхнул рукой, как мокрой тряпкой, и суставы у него захрустели. Его товарищи засмеялись и начали повторять за ним этот жест. Они одеты в джинсы или в спортивные костюмы с большими галочками на груди, как будто всю одежду проверил учитель и, помимо прочего, отметил общую одинаковость. Несколько человек в традиционных бенгальских нарядах с вариациями: у кого манжеты из джинсовой ткани, у кого — черный кожаный жилет, у кого штаны заправлены в высокие ботинки до колена. Шану единственный в костюме, хоть и с обтрепанными локтями. Он поправил узел галстука, словно опасаясь удушения.

Вытащил блокнот из папки и открыл первую страницу.

— Тебе понравится, — сказал он Назнин, — послушай название: «Расы и сословия в Соединенном Королевстве: краткое изложение вопроса о белом рабочем классе, расовой ненависти и пути к решению проблемы».

Так вот в чем дело. Он решил сразиться с Каримом на словах. Доказать, что он Кариму ровня. Что он лучше. Значит, все эти недели молчания Шану подбирал слова, копил их для сегодняшнего сражения, оттачивал для поединка за собственную жену.

Круг распался, стулья со скрипом поставили на места. Люди слева смотрели на людей справа. Некоторые поднялись на ноги, чтобы было лучше видно. Затем двери в зал захлопнулись, и на сцену поднялся Карим. За ним спешил Секретарь, таща за собой что-то вроде старого ящика из-под манго. Он перевернул его, поставил и взобрался на него.

— Тихо, тихо, тихо. Я требую тишины у собрания.

Бродившие по залу прекратили разговоры, перешли на прогулочный шаг и стихли.

— Братья и сестры, — сказал Карим, — радостно видеть, что вас здесь так много, что мы все объединились против грязных людишек, которые осмеливаются приходить в наш район и клеветать на нашу религию.

— Выбить их отсюда надо, — крикнул кто-то на задних рядах.

— Пусть убираются туда, откуда пришли, — крикнул еще кто-то.

Карим сложил руки:

— Давайте дешевые методы борьбы оставим для расистов. — Помолчав, он обвел взглядом аудиторию, не спеша, чтобы каждый понял: он может заставить ждать. — Во время марша мы докажем, что они ошибаются насчет ислама. Они увидят, что мы — сила. Причем мирная сила. Что ислам — это мир. Сегодня нам надо обсудить, как мы организуем каждый час, каждую минуту и секунду с этого момента и до того, когда на улицы выйдут двадцать семь человек и начнут собирать народ.

На первом ряду подняли руку.

— Да? — сказал Секретарь. — Теперь, на ящике, ему не надо постоянно вскидываться на цыпочки. — Задавайте ваш вопрос.

— У нас будет грузовик с платформой? Может, наймем?

— Это что, для безногих? — спросил Секретарь. — Или для совсем больных?

— Для звуковой системы, брат. Или, если хотите, могу установить там клавишные и играть вживую.

— Живая музыка — это не по-исламски, — сказал Секретарь, поглаживая бороду.

— Что? — спросил музыкант. — А как же религиозная музыка? А как же суфи? Они, знаете ли, всегда и поют и танцуют.

— Не по-исламски, — быстро сказал Секретарь, — следующий вопрос.

Кто-то в зале сказал:

— Вот поэтому Талибан их и запрещает.

— А музыкальные записи? — спросил музыкант.

— Это тоже запрещено.

— Где наш Духовный лидер? Давайте спросим у него, что по этому поводу говорит Коран.

Нашли Духовного лидера. Секретарь спустился к нему для переговоров. Духовный лидер за последние несколько месяцев сильно набрал вес. И консультация по вопросам шариата не помешала ему одновременно употреблять внутрь большое пирожное с толстым слоем глазури.

— Мы выяснили, — объявил Секретарь, вернувшись на сцену, — запрещено.

— Господи! — воскликнул музыкант.

— Еще, еще вопросы, — требовал Секретарь.

Снова поднялся музыкант. Он опять в странных перчатках без пальцев. Может, это не от ожогов, подумала Назнин. Может, у него какая-нибудь кожная болезнь.